Учебный плац

Гунтрам Глазер помогал ему, помогал ему поправить его дела, давал ему деньги, что сам умудрялся сэкономить, поскольку не хотел, чтобы Трясун, мучаясь своими проблемами, явился с повинной; при каждой встрече Гунтрам Глазер уговаривал его и пытался убедить в том, что никому теперь не поможет, если все раскроется, прошло ведь так много времени, и пока он говорил, Трясун с ним соглашался, пока он говорил. Время от времени Трясун уезжал куда-то на поезде, но никогда не говорил — куда, исчезал, не прощаясь, на несколько дней, но Гунтрам Глазер уже не надеялся, что Трясун исчезнет навсегда, тот внезапно вновь появлялся и напоминал Гунтраму Глазеру о себе. Жил Трясун в пивной «Загляни-ка», в одной из низких комнат, за которую платил деньгами Гунтрама Глазера, но там его редко можно было застать, он постоянно в самое неурочное время шатался по окрестностям — вдоль Холле или по нашим участкам; посетители «Загляни-ка» дивились на него и задавали за его спиной друг другу вопросы. Да, они это делали. Прежде всего они хотели знать, что связывало этого чужака с Гунтрамом Глазером и почему те встречались в уединенных местах, где никто не мог их подслушать. А так как эти люди ни до чего не могли дознаться, то у них складывалось определенное мнение, и они пускали его гулять по свету.

В последний раз Гунтрама Глазера и Трясуна видели вместе на станционной платформе в Холленхузене, они ходили там взад-вперед, разговаривали, но билета ни один из них не купил. Трясун, казалось, окончательно решил явиться с повинной, и Гунтрам Глазер чувствовал, что его на этот раз не удержать ни просьбами, ни умиротворяющими речами, и предложил Трясуну все деньги, какие у него были, с единственным условием — никогда больше не встречаться. Трясун еще обдумывал предложение, когда подошел поезд, товарняк, который замедлил ход, но не остановился, а Трясун стоял, уставившись на громыхающие мимо вагоны, но внезапно схватился за тонкие поручни, ведущие к тормозной будке, вскочил на подножку и там крепко за что-то уцепился; ни слова, уезжая, ни кивка — уцепившись на площадке, он обернулся и до тех пор не отрывал взгляд от Гунтрама Глазера, пока поезд не дошел до старых сосен.

Кое-кто из наших видел, что Гунтрам Глазер поднялся по откосу и зашагал с каким-то ему не свойственным ко всему безучастием. Он не отвечал на приветствия, не останавливался, как обычно, у посадок, он шел прямиком к крепости, но, еще не дойдя до нее, передумал и исчез на одной из подвозных дорог, ведущих в низину. Люди, кому он попался на глаза, видели его тогда в последний раз. Он не искал шефа, он пошел к нашему старому сарайчику и уже миновал сарай, когда его заметил шеф и окликнул и пригласил зайти в сарайчик, где шеф в ту пору часто бывал, чтобы отыскать причины покоя зародышей, все то, что сидит в плодовой мякоти, в семенном зерне или в кожуре и задерживает прорастание семян.

Один лишь взгляд, и он, от которого ничто не укроется, который обо всем догадывается и понимает что к чему, и многое знает раньше, чем все другие, тотчас распознал, что перед ним человек, потерявший почву под ногами, он затащил Гунтрама Глазера в наш сарайчик и усадил там на табурет. Конечно же, они какое-то время сидели молча, друг против друга, и Гунтрам Глазер, видимо, не знал, рассказывать ли ему обо всем, освободиться ли от всего; но на кого шеф так уставится, с таким упорством, с готовностью все понять, тот внезапно, точно по собственной воле, начинает говорить, иной раз даже неожиданно для самого себя. И Гунтрам Глазер начал, он не щадил себя; он, словно все резче и резче критикуя себя, расписывал свое участие в происходивших событиях, он не преуменьшал их серьезности, не унижался и ничего не опускал.

Никогда прежде шеф не выслушивал человека, который бы так усердствовал, обвиняя во всем самого себя. Они не заметили, как наступили сумерки. Сидели в темноте друг против друга и еще долго сидели после того, как Гунтрам Глазер кончил и, возможно, чего-то ждал — шеф не был в том уверен. Тогда-то он задал тот первый вопрос, это был единственный вопрос, который пришел ему на ум в ту минуту, однако, вместо того чтобы ответить шефу, Гунтрам Глазер молча поднялся и вышел за дверь, словно желая обдумать ответ, но, поскольку молчание его затянулось, шеф тоже вышел, чтобы получить ответ. За дверью никого не оказалось, Гунтрам Глазер скрылся.

Шеф сел ко мне и сказал, что он тогда еще немного подождал в сарайчике, а потом пошел один к крепости и сразу же спросил о Гунтраме Глазере, но никто его там не видел, и никто не подозревал, что он уже сидел на рельсах и ждал ночного поезда.

— Он не видел для себя иного выхода, — сказал шеф, но еще он сказал, опустив голову: — И раз уж я почти все о нем знал, я хотел знать все до конца, и потому спросил, не имеет ли Трясун отношение к кражам у нас в питомнике. Этого мне не следовало спрашивать, Бруно, этого не следовало. Он действительно в том не участвовал, нынче я это знаю.

— Мне жаль его, — сказал я, — мне жаль Гунтрама Глазера, но Трясуна мне тоже жаль.