Учебный плац

Мой план; оставшись один на участке, поставленном под угрозу, Бруно придумал тогда план действий: я решил впервые заполучить клочок земли только для себя, тот заболоченный участок, я хотел купить его у шефа, я готов был отдать ему все мои деньги, а сколько не хватит к продажной цене, шеф будет удерживать из моего заработка много лет; эту землю я по-своему дренирую и удобрю, подготовлю для моего горемычного лесочка, ведь там будут расти только неполноценные и непроданные деревца, низкорослые, хилые, выбракованные, неизвестного происхождения, я хотел собрать все отходы с участков и посадить — и предоставить их самим себе. Почему шеф этого не захотел, я не знаю, знаю только, что он этак странно ухмыльнулся и предложил мне подождать с моими планами еще пару-другую лет; «горемычный лесочек» сажают в старости, сказал он, и больше ничего не сказал.

Подпись под письмом из инстанций была неразборчивая, но шеф знал, что это некий министерский советник, и написал ему письмо, предложив приехать к нам, все сравнить и проинспектировать, шеф предоставил ему право самому выбрать день для инспекции, но господин советник не приехал. Он не приехал, считая такую инспекцию излишней, ему достаточно было результатов контрольной проверки, их он придерживается и вновь требует немедленно уничтожить все дубовые насаждения, это он написал.

Ах, а потом то утро, небо было серое, мирное, и так было тихо, ни единого дуновения ветерка, рабочий день еще не начался, когда внезапно где-то затарахтел трактор, его громыханье вспугнуло ворон, он хрипло фыркал, успокаивался и вновь тарахтел и фыркал, словно брал разбег, чтобы преодолеть какое-то препятствие; я не раздумывая бросился туда, где этот трактор работал. Аромат дуба — я ощутил его, когда подошел ближе, редко до того вдыхал я столь чистый аромат, как от тех деревцев, что выдирал трактор и, обрывая их корни, превращал их в месиво — аромат я ощутил прежде всего. А потом я увидел его: он, весь напружинившись, сидел на тракторе, лицо его блестело от пота, он ругался и плевался, он включал мотор с оглушительным треском, так что трактор сотрясался, а то и артачился, но шеф все-таки умудрялся приводить его в движение, и не только это: точно рассчитывая, вламывался он в шпалеры деревцев и пробивал просеки, и хотя все кругом гнулось и переламывалось, сцеплялось и упиралось, трактор все чохом уволакивал; он, шеф, который только в первые наши годы в Холленхузене сидел на тракторе, и теперь все еще ловко с ним справлялся.

Я подал ему знак, но он его не увидел, я окликнул его, чтобы он заметил меня, но он не слышал, только когда я, прыгнув, остановился перед трактором, шеф затормозил, уставился на меня, при этом он весь дрожмя дрожал. Показав мне на сбитые деревца и на прицеп, он дал понять, что мне уже следует убирать и загружать прицеп, и я начал, стал собирать стволики, кора которых была содрана эбонитовыми колесами, подбирать ветки и закидывать все в прицеп, но у многих деревцев корни были еще в земле, их выдернуть было не так-то легко. Я запыхался, тяжело дышал, и, может, шеф это заметил, потому что, дав внезапно задний ход, выехал с участка и прямиком покатил к машинному сараю, где прицепил к трактору выкопочный плуг и тотчас повернул назад, теперь он плугом выворачивал деревца, все, один за другим, вместе с корнями поднимал их из земли, и они тут же опрокидывались — теперь мне надо было только поднимать стволики.

Прицеп скоро наполнился, но, поскольку шеф не переставая выворачивал плугом ряд за рядом, я продолжал собирать молодые дубки и складывать их в кучи, я складывал их в две большие кучи, время от времени утаптывая их, а когда пришел Эвальдсен, попросил его помочь мне.

Эвальдсен, тот глазам своим не верил, он спросил меня, зачем мы это делаем; если бы поступить, как он себе это мыслит, то он продал бы эти деревца для посадки под полог и как почвозащитный материал или небольшими партиями специалистам по охране ландшафта.

— И почему только вы уступили им?

Я не знал, что ему на это отвечать, я вообще не мог слова сказать, так у меня давило в груди, и мне приходилось часто и глубоко дышать, чтобы хватило воздуха; но вот собрались и все другие — люди шли отовсюду, глазам своим не веря, они перешептывались, когда шеф, проезжая мимо них на тракторе, не удостаивал взглядом, подталкивали друг друга локтями — тогда Эвальдсен взял на себя инициативу переговорить с ними, но он лишь подтвердил все то, что они видели, и всех отослал. К шефу Эвальдсен не обращался, он не заговорил с ним и тогда, когда трактор с включенным мотором остановился рядом с нами, а шеф, спустившись вниз, налил себе глоток кофе из термоса Эвальдсена в помятую алюминиевую кружку и опорожнил ее, скривив лицо. Встретиться с ним взглядом — едва ли не причиняло боль, а от его зловещего спокойствия делалось жутко. Кружку шеф небрежно поставил на портфель Эвальдсена и, не поблагодарив, забрался обратно на трактор и двинулся вперед с той неуемной энергией, какую проявлял во многих случаях, с необычайной для него одержимостью.