Учебный плац

Как он был поражен, когда однажды вечером я сказал ему «нет», как изумленно на меня уставился, когда я даже не пошевельнулся, не принял у него поводья его лошади и не привязал ее к буку по его требованию. Они мчались галопом прямо на меня, он и обе девицы, и сначала я подумал, что они хотят перемахнуть через каменную ограду, только немного меня попугать, а потом перескочить через нее, как они не раз уже делали; но чуть ли не перед самой оградой они остановились и спешились, и Иоахим, бросая мне поводья, сказал:

— Привяжи коня, Бруно.

Я смотрел в выпученные глаза лошади и не решался, невольно отступил немного назад под защиту ограды, чтобы в крайнем случае броситься в мертвое пространство и прижаться к земле.

— Привяжи, говорят тебе, — угрожающе произнес Иоахим.

И так как я опять попятился, он двинулся на меня, не спеша, решительно, пока ограда не преградила мне путь и я обеими руками в нее не уперся. Девицы, держа лошадей за поводья, молча с интересом наблюдали.

— Говорю тебе в последний раз, — сказал Иоахим, — привяжи коня.

И когда я покачал головой, поднял руку, чтобы меня ударить, даже не сгоряча, а спокойно и обдуманно поднял, но потом опомнился и руку внезапно, чуть ли не в последнюю секунду, опустил. Затем, сказав: «Мы еще поговорим», окликнул девиц, они оседлали лошадей и помчались вниз к лугам.

Не мне одному, он считал себя вправе всем указывать, даже Эвальдсена однажды стал было учить, как часто следует поливать наши сеянцы хвойных в парниках. Не знаю, почему Доротея всегда его защищала и за всякую малость не уставала его хвалить, достаточно было ему подмести пол на Коллеровом хуторе, как она весь вечер его расхваливала, а если он в кои веки что-то приносил из Холленхузена, Доротея тотчас озабоченно спрашивала, не слишком ли ему было тяжело нести хлеб, гвозди, батарейки. Гусенок, наш гусенок, который страдал, если, боже упаси, у него оказывалось пятно на рубашке или брюках — так все должно было быть чисто, так опрятно. Запоздай кто-нибудь из нас, я или шеф, Доротея, конечно бы, уже спала, другое дело Иоахим: она ложилась лишь после того, как он возвращался из Ольховой усадьбы, как бы ни было это поздно. Вдоль Холле, одним летом они всё ходили под руку вдоль Холле; время от времени они что-то бросали в воду и смотрели, как течением это уносит, а потом под руку шли дальше, точно муж с женой.

Где он раздобыл револьвер, я так никогда и не узнал, не знал также, где он его хранит; он показал его мне на Большом пруду, маленький такой револьверчик, он протянул его мне и предложил разок выстрелить, но у меня ничего не получилось — хотя магазин был полон, выстрела не последовало. Тогда он мне продемонстрировал, как это делается, выстрелил в лист кувшинки и в плывущую ветку, и оба раза попал; затем снова дал мне револьвер, я нажал слишком рано, и пуля зарылась в землю, а Иоахим покачал головой и сказал:

— Давай-ка лучше его сюда!

Прежде чем спрятать, он его тщательно вычистил.

Всегда было неприятно, когда он приходил со своими ведомостями, да и другие не ждали от того ничего хорошего, едва он раскрывал папку и начинал спрашивать и сравнивать с тем, что было у него занесено в ведомости, или когда он хотел что-либо точнейшим образом узнать, чтобы затем с непроницаемым видом вписать туда. Шеф, тот никогда ничего подобного не делал, и, конечно, не он посоветовал Иоахиму все записывать: цифры, и часы, и оставшуюся наличность. Но шеф был также вовсе не против того, чтобы Иоахим расхаживал со своими всезнающими ведомостями, от одного вида которых у тебя становилась нечиста совесть; в конце концов он достаточно долго разрешал ему сидеть с собою рядом за темным ломберным столом, что специально выписал из Шлезвига и где вскоре не стали уже умещаться все книги, скоросшиватели и бумаги. В те времена, когда шеф в основном все еще делал сам, заказы были кнопками пришпилены к стене, счета пачками насажены на гвоздь, вокруг стола на полу лежали скрепленные вместе или прижатые камнями деловые бумаги, а на протянутом шнуре, подцепленные на металлическое кольцо, напоминали ему о себе исписанные им страницы; как он тут что-то находил, лишь ему одному ведомо.