Учебный плац

На это Эвальдсен не отвечает, о Гунтраме Глазере он едва ли когда слово сказал, не знаю, почему. Знаю только, что он первый предугадал все, что потом и впрямь произошло. Он стоял у пескоразбрасывателя, я подбежал к нему сразу, как шеф оставил меня, мне просто надо было кому-то выложить то, что я сию минуту узнал, а Эвальдсен был первым, кого я увидел.

— Приведи-ка сперва в порядок все, что у тебя в голове, — сказал он.

Я рассказал ему, что шеф решил взять Гунтрама Глазера управляющим, не вторым десятником, а управляющим, в ответ Эвальдсен спокойно поглядел на меня, откинул голову и сказал:

— Это и будет начало.

— Что значит — начало? — спросил я.

А Эвальдсен с тем же спокойствием:

— Я вижу то, что вижу: днями они нам еще больше сообщат, днями, Бруно, он станет членом их семьи.

Эвальдсен это предугадал.

Они и обо мне говорили: Бруно — член нашей семьи, и о Лизбет они говорили: она уже сто лет член нашей семьи, она работала еще у отца нашего шефа, Лизбет, приславшая мне приветы. Поначалу я никак поверить не мог, что она прислала мне привет, но Магда сама была у нее, Магда проводила ее в больницу и получила подарок — вязаную черную шаль. Лизбет не хотела, чтобы кто-нибудь из семьи Целлер ее навещал, шеф — да, тому можно приехать, но кого-нибудь другого она у своей постели видеть не желает, это поручение дала она Магде на прощание, и Магда не знает, как ей сказать об этом в крепости. Повсюду у Лизбет вода, в легких, в ногах, двигается она едва-едва, а ее подагрические пальцы, смахивающие на огромные искривленные когти, с трудом удерживают самую малость. Она, видно, к нам не вернется, сказала Магда и, прижавшись ко мне, задышала спокойно, а когда я уже подумал: вот она и заснула, она тихо сказала: Мы примем все, как оно будет, Бруно, мы примем все.

Чтобы сгустить тень в одном из углов, Гунтрам Глазер накрыл маскировочную сеть уже отслужившей вершей, мелкоячеистой, неповрежденной, отличной ловушкой, немного времени прошло, и первая галка запуталась в сетях, ее схватила Инина кошка. Серо-белая кошка Ины частенько караулила под теневым навесом, она делала вид, что спит, но из своих зеленых щелок наблюдала за всем, стоило появиться птице, как она вскакивала и вспугивала ее и загоняла в сеть, однако ухватить ей редко какую удавалось. Однажды в погоне за птицей кошка сама попала в вершу, она продиралась сквозь суживающиеся петли, пока не угодила в кончик верши, сидя тут, она дрожала и жалобно мяукала, но стоило ей привстать, как она тотчас снова шлепалась, запутавшись в шнуровке; чтобы ее освободить, пришлось Гунтраму Глазеру развязать узел на кончике верши. Ина взяла кошку на руки, стала ласкать ее, жалеть; рисунок, что отпечатали маленькие ячеи в ее меху, скоро сгладился — и совсем исчез, когда Гунтрам Глазер стал гладить кошку — поначалу короткими движениями против шерсти, так что волоски меха похрустывали и вставали дыбом, затем вытягивая их в длину и приглаживая — от головы к хвосту.

— Ей это приятно, — сказала Ина, — она уже опять мурлычет, скоро все забудет.

На следующий день кошка опять сидела в засаде под теневым навесом, но стоило ей только голову поднять или изготовиться к прыжку, как звенел колокольчик, который Ина повесила на ленточке ей на шею.

Ах, Ина, когда ты прижала к себе кошку, когда Гунтрам Глазер ее гладил и вы смотрели только друг на друга, не вымолвив ни слова, я уже кое-что заподозрил, а когда вскорости увидел вас вечером в «Немецком доме», одних за столиком у окна, так понял, что предсказание Эвальдсена окажется верным.

Кончив работу, мы натаскали тогда в Большой зал «Немецкого дома» еловых веток, ветки мы только складывали, так как гирлянды для заключительного бала Праздника стрелков (состязание в стрельбе по деревянным птицам) они хотели плести сами, и вот, выходя — я был последним из выходивших, — я заглянул из уже темного зала в ресторан и увидел единственных посетителей, увидел вас. Пузатая настольная лампа. Бокалы. Его рука. Небольшой круг света. Его рука. Ты подняла голову и увидела, что он протянул тебе свою руку. Твоя нерешительная улыбка. А потом ты положила свою руку в его руку, и вы посмотрели друг на друга. Ни единого слова. Вы ели щуку, фаршированную щуку.

Здесь, под теневым навесом, уменьшается повреждение листьев, просто оттого, что воздействие разницы температур несколько смягчается.

Это шеф вскорости сам с удовлетворением установил.

— Нам надо было давно его построить, этот навес. Как считаешь, Бруно? — спросил он.

— Да, — сказал я, — но покрыть его маскировочной сетью мы бы, пожалуй, не догадались, мы наверняка пустили бы в ход шпалерную рейку или еловые ветки.

— Да, именно так, — сказал шеф. И еще сказал: — Он многому нас научил, мой управляющий, он доказал нам: век живи — век учись.