Учебный плац

В этом он весь, он всегда думает обо мне, даже когда ему приходится многое обдумывать и улаживать, он не забывает, что мне нужно больше съесть, чтоб насытиться. Его карманная фляжка с можжевеловой водкой.

— Твое здоровье, Бруно. Не хочешь ли попробовать?

— Нет-нет.

Магда осторожно ставит перед ним стеклянную миску, и он сразу же начинает есть, просто хватая ртом ложку, он не подносит ложку ко рту, а хватает ложку с закрытыми глазами, привычку эту он, видимо, усвоил в последнее время. Как равнодушно он глотает, сразу видно, что ему ни от какой еды удовольствия нет, что нет у него времени смаковать стряпню, безучастно спускает он натертое яблоко со сливками и корицей по своему стариковскому горлу, — он, который сказал мне однажды, что худо очень, если мы в еде не находим больше никакого вкуса. Быстрее, чем он, и я бы не справился с натертым яблоком, он уже поднимается, ему, конечно, нужно уладить что-то важное, теперь, когда большинство против него, мне хотелось бы ему что-нибудь сказать, что-нибудь обещать, но я не знаю, как к этому подступить.

Он дружески хлопнул меня по плечу.

— Стучать семь раз. Так, Бруно?

— Да, — говорю я.

— Я наверняка как-нибудь загляну к тебе.

Икота, как нарочно дает себя знать моя икота, ик — и голова рывком откидывается назад, я не улавливаю всего, что он говорит. Стало быть, сгладить он хочет, более или менее что-то сносно уладить, ведь он выставил одного своего посетителя за дверь, господина из суда, который будто бы приехал, чтобы побеседовать с ним, в действительности же хотел только разнюхать тут что и как.

— Вот до чего мы дожили, Бруно, заявляется этакий субъект, чтобы подвергнуть меня тщательной проверке, возможно, чтобы дать заключение, насколько я одряхлел. Ему это официально поручено. Я этому господину сказал то, что следовало сказать, кратко, а потом выставил. Не исключено, — говорит шеф, — что он сидит сейчас у Иоахима и сочиняет отчет.

Знать, ему надо знать, что он может на меня положиться, все свои обещания я сдержал, ничего не подписывал и сведений никому никаких не давал. Я говорю:

— Все свои обещания я сдержал.

Шеф ободряюще кивает мне, он это знает, он все обо мне знает. Он ставит стеклянную миску у окошечка, громко благодарит Магду, не забывает напомнить ей, что мне нужно дать добавку, больше он ничего не говорит, а выходит как человек, у которого есть все основания быть уверенным в себе.

Кто не постучит семь раз, тому я не открою, пусть он хоть кто будет, а кто захочет меня выспросить, тот обнаружит, что я ничегошеньки не знаю. Если уж является кто-то, чтобы дать заключение о шефе, так они вскорости и ко мне кого-нибудь пришлют, кого-нибудь из суда, надеюсь, он не поймает меня на участках, где я хожу один. Охотнее всего я пошел бы сейчас к себе, заперся бы, словно меня нет дома, тогда никто не напишет обо мне отчет. Вот только съем вторую порцию, и пусть-ка попробуют найти меня. Кто попадает в отчет, тот остается в отчете навсегда, кто однажды обратил на себя внимание, тот при очередной оказии первым обратит на себя внимание, а потому я никому не открою и затаюсь.

Перевод В. Курелла.

Опять она здесь, эта полевая мышь. Ты, верно, думаешь, что я сплю, но я только тихо-тихо лежу на кровати и размышляю, только снял сапоги, яловые сапоги, знакомые тебе даже изнутри, при свете луны ты однажды кувырком туда бахнулась, при ярком свете луны. А что ты уже днем показалась, свидетельствует только о том, как ты голодна или какая ты озорница, до сумерек ты раньше никогда не появлялась из своего тайника за плинтусом. С такой опаской, так бесшумно, и, точно заведенная, шмыгаешь туда-сюда; этому ты могла научиться только у своей предшественницы, она никогда не испытывала разочарования, потому что, повсюду шмыгая, всегда что-нибудь находила, крошку какую-нибудь на подоконнике или под столом. Пугливость свою она не теряла, при легком шорохе быстренько ускользала за плинтус, выжидала там минуту и возвращалась, принюхиваясь, а иной раз, когда я клал ей кусочек хлебной корки или половину очищенной картофелины, она приводила с собой все свое семейство, ну и возня тут начиналась, и писк, и пляска. Как только они все подчищали, так вся семейка для меня плясала.

У меня ничего нет для тебя, может, два-три кукурузных зерна, я отковырну их тебе от початка, только не убегай, когда я пошевельнусь и когда зерна забарабанят и запрыгают, они наверняка придутся тебе по вкусу. Так я и думал: пугливая, как все, но вот я опять замер, и ты можешь спокойно выйти.