Учебный плац

Я решил захватить ребят врасплох, напугать, потому не окликнул их по именам, а прокрался под защитой ольховых зарослей мимо Большого пруда; маленькие охотники меня не обнаружили, зато заприметили оба коня, они перестали покусывать друг друга за холки и гонять друг друга, а, навострив уши, стали следить только за мной. Как были они возбуждены, в каком были они скверном расположении; сразу видно было, что их что-то взбудоражило, но я тем не менее не отказался от своего плана: быстро пролезть меж натянутых проволок и промчаться по узкой части выгона к Датскому леску. Когда из кроны старейшего дуба вспорхнула стая вяхирей и, хлопая крыльями, закружила надо мной, я понял, куда мне надо бежать, в мгновение ока протиснулся между проволок и, помчавшись, крутил на бегу деревянным брусом, который подобрал на берегу пруда.

Вороной подал знак, Мистраль; он заржал и припустил во всю прыть, галопом понесся прямо на меня, потянув за собой рыжака, который его тут же нагнал и держался рядом; какие скачки, какой поистине грозовой шквал, как набухали и перекатывались их мускулы, я понял, что не добегу до Датского леска, что надо вернуться, и швырнул свой брус им под ноги, а сам помчался к ограде. Конечно же, они друг друга подстегивали, их тяжеленные тела летели, вытянувшись над землей, словно их несла ярость и дух соперничества, но я достиг проволоки раньше, всего на единый миг раньше. И тут какая-то сила бросила меня на столб в ограде, да так, что у меня потемнело в глазах. А потом проволока взвизгнула, с треском лопнула, и за мной раздалось жуткое ржанье. А потом на меня наехала какая-то тяжесть и придавила к земле, какой-то сверхтяжеленный груз навалился на мои ноги, накрепко прижав меня. Резкая боль меж ребер. У самых моих глаз шкура рыжака, который и не лежал, не стоял, а, чуть вытянув задние и передние ноги, лежал на земле. Я чувствовал, что груз на мне — дышит, каждый раз улавливал, как Браво, собрав все силы, пытается подняться, бьет копытами, приподнимается, пытается обрести устойчивость, но вновь и вновь валится на колени и опрокидывается, оттого что нога его не держит, правая передняя нога. У поваленной ограды, но послушно оставаясь на выгоне, стоял вороной, он не переступил границы, он стоял, вытягивал шею, принюхивался, все снова и снова вскидывая голову.

Дети меня нашли, я уже слышал их голоса на выгоне, слышал ясно, как они похлопывали Мистраля, потом они подошли ко мне и никак не могли понять, что случилось со мной. Браво не поднялся, хотя они ободряли его, похлопывали его по крупу, им не удалось и меня из-под него вытащить, тогда они убежали, не сказав мне, что собираются делать, сказали только:

— Мы скоро вернемся.

Я не двигался, а конь, казалось, вообще меня не замечал, он ни единого раза не повернул ко мне головы, он весь дрожал, когда опять валился на колени и опрокидывался на меня, и опять покорно ждал.

Нильс Лаурицен — это он вытащил меня, он появился как-то внезапно и тотчас понял, что произошло, по его команде Браво шевельнулся, но потерял равновесие и остался лежать на боку, зато я освободился, Нильс Лаурицен меня вытащил и сунул под голову отслужившую вершу. Ощупав и успокоив меня, он осмотрел переднюю ногу пострадавшего коня, вздохнул и сказал про себя:

— Боже мой. — И еще раз: — Боже мой.

После чего пошел по краю выгона, изучая следы, выстукивая землю, и внезапно почти по самый локоть погрузил руку в землю: Нильс Лаурицен нашел яму, нору крота, в которую Браво попал передней ногой, когда хотел притормозить свой неистовый бег.

— Вот так это было, Бруно, так, должно быть, это и случилось, он хотел остановиться, упираясь ногами в землю, перед тобой, но попал ногой в яму, из-за двойного перелома не мог удержать равновесие и налетел на ограду, увлекая тебя за собой, — сказал Нильс Лаурицен.

Опираясь на него, я попытался сделать шаг-другой, но каждый шаг вызывал у меня резкую, точно укол, боль в животе, мне пришлось опуститься на землю; у Нильса Лаурицена не было другого выхода, как оставить меня лежать, а самому идти в крепость и оттуда привести помощь.

Так и лежали мы оба, Браво и я, он лежал спокойно на боку, сопел, терся шеей о траву, время от времени двигал сломанной ногой с торчащей окровавленной костью. И, видимо, отказался от попыток подняться. Я подполз к нему, двигался я так осторожно, что он ни единого раза не навострил, прислушиваясь, уши — вороной, тот внимательно следил за мной, — но я подполз к Браво, причем так близко, что различал белые ворсинки его шерсти, и, сам того не желая, протянул руку и прикоснулся к нему. Он вздрогнул, я положил на него руку, а он опять вздрогнул, когда же он вовсю зафыркал, я испугался и, не спуская с него глаз, отполз от него.

Я, конечно, еще раз дотронулся бы до него, если бы не пришли Нильс Лаурицен и шеф, они шли скорым шагом от заболоченного участка, следом за ними шли дети, хотя им разрешили идти только до края луга; но стоило шефу пригрозить, как они повернули и неохотно побрели назад. Шеф нес ружье. Он нес ружье, стволом вниз.