Мы
Эклектическая философия невозможна, но могут существовать эклектические философы.
Эклектик – каждый, кто из окружающей его обстановки, из того, что вокруг него происходит, усваивает сообразное своей природе; такое значение и имеет, теоретически или практически, то, что зовется образованием и прогрессом.
Два эклектических философа могли бы поэтому стать величайшими врагами, если бы они, родившись с антагонистическими задатками, усваивали из всего философского наследия лишь то, что им подходит. Осмотритесь только вокруг, и вы всегда найдете, что каждый человек поступает таким образом и вследствие этого не понимает, почему он не может склонить других к своему мнению.
Редко бывает, чтобы человек в преклонном возрасте отнесся к самому себе исторически и столь же исторически – к своим современникам, так, чтобы потерять всякое желание и способность вступить с кем бы то ни было в пререкания.
Присмотревшись внимательнее, мы найдем, что для самого историка история нелегко становится исторической: он описывает события всегда только так, как если бы он сам присутствовал при них, а не так, как дело происходило тогда и приходило в движение. Сам летописец в большей или меньшей степени отражает ограниченность, своеобразие своего города, своего монастыря, как и своего века.
8. Прагматизм
Не все желательное достижимо, не все достойное познания познаваемо.
Чем дальше подвигается опыт, тем ближе подходят к неисследуемому; чем больше умеют использовать опыт, тем больше убеждаются в том, что неисследимое не приносит практической пользы.
Лучшее счастье мыслящего человека – исследовать исследимое и спокойно почитать неисследимое.
Кто сознательно объявляет себя ограниченным, тот ближе всего к совершенству.
Самым верным остается всегда стремление превратить в дело все, что есть в нас и у нас; пускай затем другие судят и рядят об этом, как им угодно и как они могут.
Истинное толкает вперед. Из заблуждения ничего не развивается, оно только запутывает нас.
Сколько лет нужно
Моим пробным камнем для всякой теории остается практика.
Только одно – несчастье для человека… когда в нем укрепляется какая-нибудь идея, не оказывающая влияния на активную жизнь.
Когда у человека отнимаются или урезываются объекты, тогда идеальное в нем уходит в себя и сжимается, утончается и потенцируется, так что как будто само себя побивает. У большинства северян гораздо больше идеального, чем они в состоянии использовать, переработать; отсюда удивительные проявления сентиментальности, религиозности, мистицизма и т. д.
Кто ныне не отдается какому-нибудь искусству или ремеслу, тому приходится плохо. Знание не удовлетворяет уже при быстроте мирового оборота; пока обо всем узнаешь, потеряешь самого себя.
Самое лучшее – ограничиться ремеслом.
При распространении техники не о чем беспокоиться; она мало-помалу поднимает человечество над самим собою и подготовляет для высшего разума, для чистейшей воли чрезвычайно приспособленные органы… Распространение же искусств порождает кропательство.
Первым и последним в человеке да будет деятельность… Ребенок, юноша, заблуждающиеся на своем собственном пути, милее для меня, чем иные люди, правильно шествующие по чужим путям.
В ком есть много чему развиться, тот позже поймет мир и себя. Лишь немногие обладают созерцательным умом – и в то же время способны на дело. Ум расширяет, но ослабляет; дело оживляет, но ограничивает. От заблуждения можно исцелиться только блужданием.
Обязанность воспитателя – не предохранять от заблуждения, а руководить заблуждающимся, больше того: предоставлять ему пить из источника заблуждения полными бокалами – вот мудрость учителя. Кто лишь отведывает своего заблуждения, тот долго держится за него, радуется ему, как редкому счастью; тот же, кто до дна исчерпывает его, должен понять его, если он не безумец.