Учение о цвете. Теория познания

Зато к Эмпедоклу мы подходим с довернем. Оп признает нечто впешпее, материю; нечто внутреннее, организацию. Он принимает различные действия первой, многообразную сложность второй. Его П 6р 01 не могут смутить пас. Правда, они вытекают из вульгарно — чувственного способа представления. Принимается определенное движение чего — то жидкого; значит, оно должно быть замкнуто: вот вам и готовый канал. И все- таки можно заметить, что этот мыслитель древности отнюдь ие понимал этого представлеппя так грубо и материально, как иные из новых; что в нем он нашел только удобный, попятный символ. Ибо тот способ, каким внешнее и внутреннее существует одно для другого, совпадает одно с другим, показывает сразу более высокое воззрение, которое представляется еще более духовным благодаря тому общему принципу, что подобное познается только подобным.

Что Зенон, стоик, во всякой области займет прочную позицию, этого нужно ожидать. Его выражение, что цвета — первые схематизмы материи, — очень нам улыбается. Если эти слова в античном смысле и пе содержат в себе того, что мы могли бы вложить в них, все — же они и так достаточно значительны. Материя вступает в явление; она образуется, оформляется. Форма указывает на закон, и вот в цвете, в его сохранении и изменении, раскрывается для глаза закон природы, нелегко различимый другими чувствами.

В еще более симпатичной Форме встречаем мы этот образ мышления, очищенный и возвышенный, у Платона. Он классифицирует то, что ощущается. Цвет у него — четвертый ощутимый элемент. Здесь мы находим поры и внутреннее, соответствующее внешнему, как у Эмпедокла, только в более духовной и могучей ФОрме; особенно же надо отметить то, что оп знает основпой пункт учения о цветах н о светотени: он говорит, что белый цвет разрешает зрение, черный же стягивает его.

Какими бы выражениями, на любом языке, мы ни заменяли греческие слова ouyxp i ueu и Siaxp t vtiv: стягивать, расширять, собирать, распускать, fesseln и losen, ^trecir и <1 ёуё 1 оррег, — мы не найдем столь духовно — телесиого выражения для той поляризации, в которой раскрывается жизнь и ощущение. Да и вообще греческие слова — художественные выражения, встречающиеся в различных случаях, благодаря чему их значительность все более возрастает.

В этом случае, как и в остальных, нас восхищает в Платоне тот священный трепет, с которым он подходит к природе, та осторожность, с которой он как бы только пащупываст вокруг нее и, при более близком знакомстве, сейчас же снова отступает, то изумление, которое, как он сам говорит, так пристало ФИЛОСОФУ.

Дальнейшее содержание этого короткого, извлеченного из Тимея места мы приведем ниже, так как под именем Аристотеля мы можем собрать все, что было известно древним по Этому предмету.

Древние верили в покоящийся свет в глазу; как люди с ясным взглядом и энергичные, они чувствовали самодеятельность этого органа и его реагирование па все внешнее, видимое; только они выражали это чувство слишком грубыми сравнениями, словно чувство хватания предметов глазом. Воздействие глаза не только на глаз, по и на другие предметы казалось им до такой степени чудесным, что они видели в нем какое — то колдовство и волшебство.

Собирание и разрешение зрения посредством света и темноты, длительность впечатления были им знакомы. Мы находим у пих следы указаний на цветной отзвук (Abklingen) и на своего рода противоположность. Аристотель знал вообще пену и достоинство противоположностей для исследования. Но как единство само разлагается на двойственность, это было древним неизвестно. Магнит, янтарь они знали только как притяжение; полярность им еще не выяснилась. Да разве вплоть до повейших времен не направляли всего внимания только на притяжение, а сопряженное с ним отталкивание пе рассматривали лишь как последствие первой, творческой силы?

В учении о цветах древние противопоставляли друг другу свет и тьму, белое и черное. Они замечали также, что между последними и возникают цвета; но способ этого возникновения они выражали недостаточно тонко, хотя Аристотель и говорит совершенно ясно, что здесь ие может быть речи о смеси в обычном смысле*.

Аристотель придает большую ценность изучению прозрачного как среды, и знает, как и Платон, влияние мутной среды на возникновение синего цвета. Но во всех своих шагах ои сбивается с толку черным и белым цветом, которые он трактует то материально, то символически или, вернее, рационалистически.

Древние знали желтый цвет, возникающий из смягченного света; синий цвет — при содействии мрака; красный — путем сгущения, затемнения; хотя колебание между атомистическим и динамическим способом представления и здесь часто вызывает неясность и путаницу.