Ученик

— Тут вряд ли удивлю. Занимаюсь, все, как ты мне и показывал.

Кореец подошел поближе и провел рукой по газетам. Сначала по поверхности, потом прошелестел ею, как будто проверял толщину книги и общее количество страниц. Затем он почему-то приподнял ее и заглянул за нее — изучая, потрогал рукой стену и вернул подшивку обратно.

— Ты не помнишь, сколько было листов сначала и сколько ты оборвал? — поинтересовался Кореец.

— Не-а. Не считал. Да практически сам и не обрывал. Листы сами измочаливаются в середине и перестают держаться. Рвутся. От центра к краям — так что и рвать не приходится. Помолотишь-помолотишь — вот и нет листка.

— Покажи-ка, — попросил Кореец и уселся на софу. Он посадил на колени плюшевого медведя и выглядел со стороны почему-то ужасно комично.

Ему показалось в этот момент, что комната полна зрителей и, слегка волнуясь, подошел к подшивке. Чувствуя спиной, что Кореец внимательно наблюдает за ним, он нанес первый удар максимально технично, ему не приходилось вспоминать все составляющие правильного удара. В момент касания кулаком газеты он усилил удар рывком бедер и сразу же нанес удар левой. У него не оставалось времени на подсчет вдохов и выдохов, и он даже не считал свои удары.

Идею о том, чтобы считать каждый удар давно пришлось отбросить — потому что счет получался только до десятого удара. В первые дни он мог досчитать до ста, но потом, когда он понял, что сто ударов это ничтожно мало, он начал просто засекать время — и уже не отвлекался на подсчеты.

Прикинув, что на один удар у него уходит секунда — он предположил, что за минуту он сможет ударить тридцать раз левой и столько же правой рукой. А за час — 1800 ударов каждой рукой. Он увеличивал длительность занятий каждый день — чтобы довести количество ударов до двух с половиной тысяч — наверное, потому, что он привык получать только пятерки, и цифра в пять тысяч казалась ему наиболее подходящей в качестве дневной нормы.

— Стоп, — неожиданно произнес Кореец, вставая с софы и бережно усаживая медведя на свое место. — Достаточно.

Он остановился и вытер пот с лица. Руки опять побаливали, но это ощущение стало настолько привычным, что он не обратил на это никакого внимания. После занятий на турнике ладони практически перестали болеть — потому что покрылись твердыми мозолями, которые решительно не хотели лопаться, от чего руки стали непривычно шершавыми.

— Ну, что? — спросил он встревоженно. Ему хотелось похвалы и такого же восхищенного присвиста, которым Кореец отметил его достижения на турнике, ему казалось, что он заслужил это.

— В целом нормально, — пробурчал Кореец. Подойдя к подшивке, он оторвал десяток листов и сказал — толстовато для тебя. — Слишком уж весело молотишь. Попробуй-ка вот сейчас.

Он развернулся к подшивке и провел еще серию. Разницу он ощутил с первого удара. Руку пронзила боль, но он не обратил на нее внимания, он не мог себе позволить ударить слабей, потому что наверняка за его спиной Кореец смотрел на него изучающее, и он знал, что бить нужно даже сильней, чем обычно — если, конечно, это вообще было возможно. И в момент каждого удара перед глазами почему-то против его воли вставала старая липа.

— Хватит, — неожиданно сказал Кореец. — Нормально. Если будешь бить по часу в день и больше — отрывай помимо того, что само отвалится еще один целый лист. Можно, я разрешаю.

— И что? Когда все листы кончатся — я смогу бить со всей силы в стену?

— Может быть сможешь, а может и нет. А может это тебе тогда уже и не понадобится, — ответил Кореец как всегда загадочно. Иногда трудно было судить о том, что именно Кореец имел в виду, а его ответы все чаще и чаще можно было истолковывать по- разному.

— Ну что, пошли заниматься? Сколько еще в квартире сидеть. Времени у нас с тобой мало.

— Послушай, я вот давно хочу тебя спросить, — он решился задать вопрос, который с некоторых пор стал его мучить. — Вот, предположим, научусь я бить со всей силы в стену. Отработаю до автоматизма те связки, которым ты меня научил. Но ведь я все равно никогда не смогу победить тебя, правда? — вопрос вырвался неожиданно для него самого и он покраснел.

Кореец пожал плечами и сказал, адресуясь куда-то в в пространство перед собой:

— Знаешь, скорее всего, ты действительно никогда не сможешь победить меня. Если, конечно, я буду заниматься в полную силу. И еще множество людей ты никогда не сможешь победить. Но в это же самое время никто не сможет победить тебя. Если ты будешь выжимать из себя все то, на что способен. Понял? — спросил Кореец и обернулся.

— Если никто не сможет никого победить, то в чем же тогда смысл этого всего? — спросил он нерешительно.

Кореец улыбнулся.

— Смысл заключается в том, что главное — победить самого себя. И тогда кто-то — тот, кто сильней и опытней тебя, причем несравнимо опытней тебя, кто к примеру занимался с пятимесячного возраста, сможет тебя победить технически — рожу тебе набить или сломать что-нибудь, но победить тебя — тебя самого, он уже не сможет. Сможет убить или покалечить, но не победить.