Ученик

— Душечка моя! — усмехнулась тетушка. — Вы видите только парадную сторону. Не скрою, я тоже не равнодушна к мундирам и военной выправке. Но казарма, но постоянные зуботычины? А радужная перспектива, что в очередную военную компанию тебе оторвет руку или ногу, а то и вообще лишишься жизни? Хотя фасад, не скрою, привлекательный.

— Однако… однако именно военные становятся генералами.

— И Александрами Македонскими, — усмехнулся господин Клюгер. Впрочем, тут же придал лицу серьезное выражение. — Наш балбес пока доберется до звания капитана, постареет и полысеет. И обзаведется пивным животиком… И к этому времени из него уже будет сыпаться песок… Ни собственного угла, постоянные отлучки от семьи… А если бы ты видела их попойки и услышала, что они там говорят! У тебя бы сразу отпала охота восхищаться военными.

Это уже был явным намек на давнюю историю с уланчиком, которая продолжала до сих пор романтическим сиянием освещать однообразное бюргерское существование фрау Клюгер. И в конце концов, это для нее было святое! Она демонстративно отвернулась и обиженно поджала губки, решив, что больше не произнесет ни слова, даже если ее сына попытаются сделать трубочистом. Нашлись два умника!

Но что же Иоганн? Он чуть было не воскликнул «да». Махать саблей, стрелять из пушки, носить яркий мундир и ловить на себе восхищенные взгляды прекрасного пола. Это было бы явным счастьем! Но кто же будет считаться с его мнением?

— А что же ты, дорогой братец, можешь предложить? — спросила тетушка.

Господин Клюгер, конечно, уже принял окончательное решение и оставалось лишь объявить его. В конце концов, он здесь главный.

— Вот что я скажу! В Штаттбурге проживает господин Пихтельбанд, магистр философии. Я лично имел счастья встречаться с ним и беседовать. Умнейший человек. Мне даже представляется, что это самый умный человек в Европе. Нет такого вечного вопроса, тайны бытия, что бы он ни исследовал их и ни дошел до самого корня. Это поразительнейший ум! Жители Штаттбурга гордятся, что в их городе живет этот великий мудрец, которого они считают равным Аристотелю.

Тетушка похлопола в ладошки.

— Братец! У тебя, наверно, горячка. Нет, вы послушайте только что он говорит. У меня подобное не укладывается в голове. Любезный братец предлагает отдать Иоганна в обучение философу. Штудировать толстые фолианты. Я что-то не слышала про такое ремесло.

— А что же тогда это? — раздраженно спросил господин Клюгер. — Дорогая сестрица, размышление, рефлексия есть высшая форма человеческого существования.

Фрау Клюгер презрительно промолчала. Отвечать на глупости она считала ниже своего достоинства.

Иоганн был в отчаянии. Снова книжки, писанина, розги за плохие оценки — да сколько же это можно! Всё, что угодно, но только не учеба! Он был уверен, что утомительная пора школярства осталась позади. А ему предлагали снова да ладом!

Но, конечно же, последующее и решающее слово оставалось за отцом. Не подчиниться отцу — это всё равно что нарушить Божеский завет! Члены семейного совета еще долго спорили и горячись, но господин Клюгер настоял на своем. И всё должно быть так, как он решил. И если что-то господин Клюгер решал, то он решал окончательно и бесповоротно. И даже если в дальнейшем он видел, что его решение неправильное, он уже не сворачивал с намеченного пути.

«Семейный совет» закончился довольно поздно. В это время чета Клюгеров уже почивала.

Иоганн в полном расстройстве чувств, почти больной, побрел в свою спальню. Он считал, что его жизнь закончилась. Состояние было паршивейшим. Так, наверно, чувствует, себя самоубийца. Всё! Жизнь закончилась! Однако, нет худа без добра!

Он долго не мог заснуть. Тяжелые мысли угнетали его. Постепенно глаза стали наливаться свинцом, мысли смешались, и он начал погружаться в дрему, смутную и ужасную. И в это время дверь в его спальню скрипнула. Тихонечко, по-крысиному. Но он не придал этому значения, пребывая в полусне. Да он и был уверен, что это сон. Но звук шагов и тяжелое дыхание убедило его в обратном. Он почти моментально проснулся. И раскрыл глаза. И в свете лунной дорожки увидел женскую фигуру в ночной рубашке и с распущенными волосами. Женщина шла к нему. Она присела на краешке его кровати, и ее горячее дыхание обожгло его. А как высоко вздымалась при каждом вздохе ее грудь!

— Кто это? Это ты, Грэтхен?

— Ну, а кто же еще? Неужели Шехерезада!

— Что же тебе нужно? Зачем ты?

Ничего более глупого спросить он не мог. Не сказку же она пришла ему рассказывать на ночь!

— Ты же завтра уедешь. И кто знает, когда я тебя увижу. И увижу ли?

Она запустила руку в его волосы.

— Ты стал таким симпатичным. Скажи! У тебя этого еще не было ни разу!

Ее рука гладила его щеки. Иоганн был уверен, что его щеки светились даже в темноте. Если бы он был мышонком, то ускользнул бы в норку.

Ручка Грэтхен скользнула под одеяло и стала пробираться по его телу все ниже и ниже, пронзая тело Иоганна всё большим электричеством.

— Ух ты! — воскликнула она. — А у тебя уже всё готово! Какой восхитительный штык! Я даже и не могла представить такого!