Но она уже выставила вперед обе руки. И уже спускает курок пистолета.
Его голова взрывается в кровавом облаке.
Странно, но меня завораживает изящный пируэт, который проделывает его тело, выгибаясь и падая назад. И мне нравится, как ее руки вспархивают, целясь в меня. Мне хватает времени только на то, чтобы отскочить в сторону, и в этот момент вторая пуля вылетает из ее пистолета.
Я чувствую, как пуля впивается мне в шею.
Странный балет продолжается, только теперь на сцене я исполняю свой танец, взмахивая руками словно умирающий лебедь. Потом падаю на бок, но не чувствую боли — слышу только, как хлюпает подо мной грязь. Я лежу в ожидании конвульсий, но ничего нет. Только удивление.
Я слышу, как она пытается выбраться из багажника. Она лежала там, скрючившись, больше часа, и ей требуется несколько минут, чтобы размять затекшие ноги.
Она приближается ко мне, толкает меня ногой в плечо, переворачивая на спину. Я в полном сознании и смотрю на нее, догадываясь о том, что сейчас произойдет. Она направляет дуло пистолета мне в лицо, ее руки дрожат, дыхание хриплое, прерывистое. Засохшая кровь на ее левой щеке выглядит словно боевая раскраска. Каждый мускул ее тела нацелен на убийство. Каждый инстинкт призывает спустить курок. Я смотрю на нее, мне не страшно, я с удовольствием наблюдаю за той битвой, что отражается в ее глазах. Мне интересно, какой способ защиты она выберет. В своих руках она держит оружие собственного уничтожения, а я всего лишь катализатор.
Убей меня, и этим ты уничтожишь себя.
Оставь мне жизнь, и я навеки поселюсь в твоих ночных кошмарах.
Она тихо всхлипывает. Медленно опускает пистолет. «Нет», — шепчет она. И уже громче, с вызовом, повторяет: «Нет». Потом расправляет плечи и делает глубокий вдох.
И возвращается к машине.
25
Риццоли стояла на лужайке, глядя на четыре железных кола, вогнанных в землю. Два для рук, два для ног. Шнуры, уже в форме петли, должны были затянуться на запястьях и щиколотках. Она старалась не думать о предназначении этих кольев. Вместо этого она двинулась вдоль леса — деловито, как настоящий полицейский, осматривающий место происшествия. Она гнала прочь мысли о том, что это ее конечности должны были быть привязаны к кольям, и ее плоть должны были кромсать инструменты, припасенные в рюкзаке Хойта. Она чувствовала на себе взгляды своих коллег, слышала, как их голоса понизились до шепота, когда она приблизилась. Повязка на голове однозначно выдавала в ней раненую, и они обращались с ней как с хрупкой и бесценной вазой. Это было лишнее, ей совсем не хотелось ощущать себя жертвой. Она должна была доказать прежде всего себе самой, что полностью контролирует свои эмоции.