Ученик аптекаря

– Так вот, – матушка лукаво улыбнулась, – он – человек грандиозного масштаба. Калибр супер. Двести вольт в одну розетку. Мне понадобилось зайти в удобства, и как ты думаешь, что я там обнаружила?

Я снова пожал плечами: дальше отсутствия туалетной бумаги мое воображение не шло.

– На стенах в рамках висят дипломы. – Матушка подняла палец. – Оксфорд. Кембридж. Почетный доктор Гарварда. Сорбонны. Иерусалима. Член Королевских обществ. Академик. Премия Вольфа. Аденауэра, Лейдена. И это только то, что мне удалось рассмотреть… И какая скромность! – Она задумчиво покачала головой. – Ну и, понятное дело, связи. А кроме того, – оживилась матушка, – ты только представь, аптекарь собирается тебе платить за учебу!

Отложив книгу, я уставился в окно. День был безнадежно испорчен. Вечером я послушно поплелся за матушкой на встречу с Аптекарем.

И по сей день в мельчайших деталях мне памятно все, что я видел по дороге от нашего дома до аптеки. Трехцветная кошка на подоконнике дома номер четыре по улице Эйнштейна, молодая дама в шляпке и полосатой юбке с абрикосовым пуделем на террасе кафе «Реал». Дама, покачивая ногой, обутой в светлую туфлю с совершенно новой подошвой, пила лимонад. Время от времени, любуясь матовым блеском кожи, она вытягивала носок и легонько поводила им из стороны в сторону… Свидетельствует ли мое пристальное внимание ко все обстоятельствам этого пути о том, что я подсознательно ощущал важность, судьбоносность ожидающей меня встречи? Не знаю…

Минут через пятнадцать мы свернули в переулок, в конце которого стоял похожий на старинный амбар круглый двухэтажный дом со светящейся вывеской. В центре красного фона был изображен белый круг с надписью «Аптека Плацебо» посередине. На скамейке, справа от двери, притулилась старуха, несмотря на жару закутанная в длинную темную накидку. Увидав нас, она с неожиданной резвостью вскочила и заковыляла к противоположной стороне переулка, где стоял огромный платан. Мы подошли к двери. Я оглянулся. В темноте фигура старухи сливалась с тенью дерева, и я, скорее всего, не смог бы ее разглядеть, если бы не острое, почти физическое ощущение устремленного на меня взгляда.

– Ну, что ты застрял?

Матушка дернула меня за рукав. Дверь распахнулась, и мы вошли внутрь.

Услышав звук колокольчика, молодая светловолосая женщина, стоявшая за прилавком, оторвала глаза от книги и приветливо улыбнулась:

– Чем могу помочь?

Матушка назвала свое имя.

– Нас ждут.

Женщина перевела взгляд на меня. Ее тронутые светлой помадой губы продолжали улыбаться. Она смотрела на меня, но не обидно – разглядывать человека можно по-разному, – а с какой-то удивленной радостью, будто младшего брата, которого давно не видела.

– Нас ждут! – Матушкин каблук нетерпеливо стукнул по каменному полу.

– Да, конечно.

Женщина захлопнула книгу и, продолжая смотреть на меня, вышла из-за прилавка, взяла со столика подсвечник с толстой свечой, зажгла ее, подошла к большому, во всю стену, шкафу и нажала на бронзовую ручку. Одна из секций шкафа беззвучно повернулась вокруг своей оси, открыв проход.

– Прошу, – сказала женщина и, увидев мою ошеломленную физиономию, лукаво подмигнула.

А я и вправду был ошарашен. Одно дело – читать про такие кунштюки в приключенческих романах, и, поверьте, совсем другое – столкнуться с этим в действительности, тем паче что чтение таких романов лишь способствует укреплению во мнении: на деле подобных вещей не бывает. И вдруг на тебе!

В отличие от моего, матушкино лицо выражало живейшее наслаждение: любое приключение, любая неожиданность, рвущие унылую ткань обыденности, заставляли ее глаза блестеть, и она снова, как всегда в минуты подлинного удовольствия, стала похожа на ежика, обрадованного неожиданной удачей. Осторожно ступая вслед за женщиной со свечой, мы прошли по темным узким коридорам, а потом она до чего-то дотронулась, и кусок стены сдвинулся вбок, пропуская нас в большое помещение. Стена вернулась на место. Женщина сделала приглашающий жест, и мы сели на стулья, стоявшие около большого деревянного стола, над которым, растопырив ноги, висел огромный аллигатор с открытой пастью. Чучело, конечно.

– Хотите что-нибудь выпить?

Матушка вынула из сумки пачку, открыла ее, достала сигарету щелкнула зажигалкой, выпустила дым из ноздрей.

– Чинзано с джином и апельсиновым соком. И побольше льда.

Женщина повернулась ко мне.

– Если можно, лимонаду с мятой, – отчего-то чувствуя себя неловко, пробормотал я.

– Конечно же можно. – Голос у нее был глубокий, мягкий, как темный бархат.

Я огляделся. Зал был пронизан золотистым, мягким, непонятно откуда льющимся светом. Как у Рембрандта. Художник ставил его выше всех. «Бах и Рембрандт, – говорил он. – Есть Бах, и есть музыканты. В том числе великие. И гениальные. Так же и Рембрандт. Есть Рембрандт, и есть художники».