Ученик чародея

Кручинин поморщился: вот она молодость! Ей ничего не нужно от истории, она ничего не ищет в прошлом, потому что у неё почти нет этого прошлого, она вся в будущем. Старость же любит копаться в прошлом, потому что у неё уже почти нет будущего. А поколение Кручинина? Разве у него ничего нет, кроме прошлого? Оно ищет в прошлом аналогий с настоящим и уроков на будущее! Что до него самого, то в силу своего профессионализма он и прошлое и будущее рассматривает с позиции человека, ищущего примирения… Нет, не примирения между личностью и законом, а их слияния! Людям лёгкой мысли хочется доказать, будто у нас уже не существует противоречий между личностью и обществом. На том основании, что социализм не может отрешиться от интересов личности и социалистическое государство в существе своём представляет прочную гарантию интересов личности, кое-кто хочет поставить знак равенства между интересами индивидуума и коллектива. Уверяют, будто борьба между этими категориями закончена раз и навсегда и наступила гармония. Слух и зрение филистеров с готовностью подхватывают лакированные версии политических концепций, господа «учёные» становятся слепыми и глухими к практике строительства социализма и оказываются, в противоречии с элементарными нормами морали… Морали или права?.. — Кручинин осторожно коснулся рукава шагавшего рядом с ним и погруженного в задумчивость Грачика:

— Как, по-твоему, Грач, из того, что бесспорна общность принципов и предписаний нашего социалистического права и коммунистической морали, можно сделать вывод, будто между нашей моралью и правом стоит знак тождества?

Это было так далеко от сугубо практических предметов, о которых думал сейчас Грачик, что он даже остановился, чтобы переварить вопрос.

— Конечно, нет, — ответил он, наконец, с уверенностью. — Тождества тут нет вследствие самой природы этих двух надстроек.

— А в будущем как будет? Ведь ежели социализм, а уж тем более коммунизм, — это полное слияние интересов личности и общества, то, значит, сливаются воедино моральные нормы, руководящие поведением личности, и правовые нормы, это поведение регулирующие. Ведь так?

— Так.

— Так в чём же разница?

— Экзамен? — Грачик рассмеялся. — Отвечаю по билету: моральные нормы, в отличие от правовых, могут быть преступаемы личностью. Для того и нужно право, чтобы сделать мораль непреступаемой. Может быть, я все это не так выражаю, не теми терминами, какие привычны философскому уху, но смысл кажется мне таким, — сказал Грачик и уверенно закончил: — Смысл ясен!

— Не очень правда, но… продолжай, — Кручинин усмехнулся. Он с интересом слушал рассуждения своего молодого друга, все дальше уходившего от того, что Кручинину хотелось бы услышать. «Может быть, я вижу разрыв там, где сердцу хочется чувствовать гармонию?» — думал Кручинин. — «Попробую спуститься с философских высот на грешную, попросту рассуждающую землю. Разве моим практическим назначением как винтика в машине государственного правосудия не является завязывание узелков, когда рвётся верёвочка, связывающая личность с обществом? Нельзя ли рассматривать эти узелки как сочетание интересов личности с интересами коллектива? Да и всегда ли моя роль сводится к связыванию порвавшейся верёвочки. Ведь часто моя собственная деятельность заключается в развязывании узелков, ошибочно появившихся на верёвочке, связывающей личность с обществом? Социалистическое общество заинтересовано в том, чтобы ни один нарушитель правовых, то есть в существе своём моральных норм, не остался неразоблачённым. Но в такой же мере социалистическое общество заинтересовано и в том, чтобы ни один невинный человек не был ошибочно осуждён, привлечён к ответственности и просто опорочен. Борьба за это — не легка. Сложна и ответственна роль суда в вынесении суждения. Но не сложней ли и ответственней роль расследования? Его целью является собственно разоблачение преступника, раскрытие перед судом всех сложных приёмов и средств нарушения, всех моральных и юридических его сторон…»

Кручинин поймал себя на том, что перестал слушать Грачика. Мысли его текли по собственному руслу размышлений, никогда не надоедавших потому, что он никогда не слышал на них удовлетворительного ответа.

30. Кручинин вспоминает Ялту и сирень

Грачик заметил, что Кручинин его плохо слушает, а может быть, и вовсе не слышит, погруженный в свои мысли. Они шагали по камням, истёртым многими поколениями на протяжении многих веков. На смену деревянным сабо тех, кто клал эти камни, пришли железные сапоги тевтонов, их сменили башмаки немецких купцов, потом по ним застучали ботфорты петровских полков, а там — снова подкованные каблуки немцев. И так без конца, сменяя друг друга, шаркали по граниту ноги людей, звенели шпоры и стучали конские копыта, колеса торговых фур и артиллерийских орудий, пока, наконец, не вернулись сюда законные хозяева — потомки тех, кто клал эти камни, — свободные сыны Латвийской земли…