Ученик чародея

Со времени открытия исчезновения Будрайтиса Кручинин, казалось, потерял значительную долю интереса к тому, что делал Грачик, и много времени уделял расследованию вновь появившегося дела. Что же касается Грачика, то он считал эту линию случайной, полагал, что Кручинин оказался в плену навязанной самому себе версии, от чего всегда предостерегал Грачика. Грачик даже намекнул на это, но, конечно, так мягко, как того требовало уважение к Кручинину. Однако тот пропускал намёки мимо ушей.

Он уже выезжал в Алуксне, на месте ознакомился со всеми обстоятельствами дела, и по его просьбе прокуратура произвела необходимые опросы. Съездил и в Литву.

Предположение о соучастии Будрайтиса вызвало необходимость исследовать ещё одну линию: не принадлежал ли «браунинг», найденный в кармане повешенного, лейтенанту Будрайтису? То, что это оружие не числилось в списках литовской милиции, разумеется, огорчило Кручинина. Но для его предположений осталась ещё одна лазейка: по словам начальника биржайской милиции, там сквозь пальцы смотрели на то, что у некоторых служащих, кроме штатного оружия, имеется своё. Его даже не регистрировали. Это было, конечно, противозаконной халатностью, но факт оставался фактом. В пользу допущения, что и у Будрайтиса мог быть неучтённый «браунинг», говорило то, что, уезжая в отпуск, он сдал казённый «ТТ» на хранение в отделение. Трудно было предположить, чтобы он решил ехать вовсе без оружия. Чем больше Кручинин углублялся в эту линию, тем, кажется, твёрже становилась его уверенность в своей правоте. Как-то, зайдя к Грачику, он как бы мимоходом, но с очевидным удовольствием сказал:

— Ещё немного, и я, кажется, смогу доказать, что твоему воображаемому Квэпу помогал мой вполне реальный Будрайтис.

— Ну что же, — скромно ответил Грачик, — значит, мы получим ещё одну ниточку, за которую можно будет разматывать дело.

— А ты так и не расколол своего Силса?

— Меньше всего мне хочется его расколоть!

— Все цепляешься за «чистоту его души»?

— Цепляюсь, — и Грачик протянул Кручинину распечатанный конверт.

— Что это? — удивился Кручинин.

— Не лишено интереса, — с невинным видом сказал Грачик и сделал вид, будто погрузился в работу, исподтишка следя за впечатлением, какое произвёл на Кручинина протокол осмотра утопленника вызванным в С. начальником биржайской милиции.

Но Грачику не удалось уловить ничего на лице друга, разве только его голубые глаза на мгновение утратили выражение присущего им добродушия, и в них промелькнула искорка гнева. Но она тотчас же и погасла. Кручинин как ни в чём не бывало вернул Грачику конверт.

— Что скажешь насчёт чашки чая? — спросил он.

— В кафе? — с иронизировал Грачик.

— В кафе так в кафе, — равнодушно согласился Кручинин.

Это было так неожиданно, что Грачик не нашёлся, что сказать. Но именно от этого-то равнодушия ему и стало невыносимо стыдно игры, которую он вёл с самым близким человеком и самым дорогим учителем. Он было опустил глаза, но тут же поднял их на Кручинина, стараясь поймать его взгляд.

— Не сердитесь… Я, кажется, большая свинья…

— Тебе это только кажется?.. Что ж, и то хлеб.

— Но мне так хотелось немножко поторжествовать, — виновато сказал Грачик. — Я — настоящая свинья.

— То-то! — добродушно сказал Кручинин. — Тогда идём пить чай ко мне.

Всю дорогу они шли молча, и лишь перед самым домом Кручинин спросил с той особенной небрежностью, за которой так хорошо умел прятать самое важное:

— Из рассказов Силса можно понять, что Инга — воспитанница иезуитов и даже фанатичная католичка?

— Да, пожалуй. А что?

— Так, ничего, — ответил Кручинин и, весело насвистывая, вложил ключ в замок своей двери.

Грачик хорошо знал, что «так, ничего» означает в устах Кручинина острый интерес. Но он не догадывался о том, что на этот раз знакомый возглас означал не столько собственный интерес Кручинина, как его желание без прямой подсказки натолкнуть внимание самого Грачика на вопрос о роли католической церкви в деле Круминьша. Кручинину не нравилось, что Грачик, сам же первый сделавший это открытие в начале расследования, словно забыл о нем.