Ученик чародея

— Э, брат! В терминах ли дело? Ведь из чиновников, блюстителей буквы, вы начинаете превращаться в живых людей, — Кручинин рассмеялся и поправился: — Ладно, ладно, изволь: в душевных людей. Но ты сильно обольщаешься, Ян, ежели воображаешь, будто тёплое сердце бьётся под сукном каждого прокурорского мундира. Душа и сердце — это атрибуты ещё не очень распространённые в нашем аппарате.

— Не люблю я этой терминологии, — поморщился Крауш. — Вечно ты с этой «душой».

— Отличная принадлежность, если отбросить её поповский смысл… Побольше бы её в наших людях.

— Я сужу по… — начал было Крауш.

— Скажешь «по себе»? — перебил Кручинин. — Честь тебе и слава. Но со стороны оно видней: черствеем мы, сохнем под бумажным самумом. Много ещё нужно сделать, чтобы поставить закон и его служителей на уровень жизни. Да, да, я не оговорился: закон на уровень жизни, а не жизнь на уровень закона!

— Ты уж скажешь!.. — с неудовольствием проговорил Крауш и закашлялся. Кручинину показалось, что этим кашлем прокурор хотел прикрыть то, что у него не было убедительного возражения.

От следователя Кручинин узнал, что термин «задержан» в отношении Залиня — не совсем точен: Мартын Залинь явился сам. Огромный сумрачный детина, с пудовыми кулачищами, с маленькими белесыми глазками, ушедшими под выпуклые надбровья, Залинь имел растерянный вид. Следователю, который принял его вместо Грачика, Залинь рассказал историю, показавшуюся необычной даже видавшему виды работнику прокуратуры. К тому же, на взгляд следователя, история эта не имела отношения к делу Круминьша. Она сводилась к следующему: когда Мартына освободили за недоказанностью участия в убийстве Круминьша, он вернулся на комбинат. Но оставаться там — значило постоянно слышать, что ему «удалось отвертеться», что «ещё придёт его час». Рабочая общественность комбината была настроена против Залиня, разговоры о его виновности не прекращались. А тут пришёл новый вызов — к следователю. Мартын «сдрейфил» и решил скрыться. Но в Цесисе, где он устроился на работу по имевшемуся у него чужому документу, начались странности: к нему подошёл незнакомый человек и пригласил его для разговора в буфет. Залинь решил, что попался, и хотел удрать, но дело было днём — невозможно было поднимать «шухер» на улице. В буфете, после двух стопок водки, незнакомец дал понять Мартыну, что знает за ним кое-что, неизвестное властям, и что Мартына разыскивает милиция. Единственное спасение Мартына — воспользоваться его, Альберта Винда, дружеской помощью. Эта помощь совершенно бескорыстна и продиктована исключительной симпатией к Залиню, к которому он, Винд, присматривается уже несколько времени. Водка, комплименты и знание новым приятелем обстоятельств преступления Мартына, скрытого от властей, — вот три довода, подействовавшие на Мартына так, что вечером он проснулся уже в доме Винда. Мартын не знал, что это за дом и где находится. Очевидно где-нибудь в Цесисе или поблизости от него. Он ни разу не покидал этого дома, так как, по словам Винда, уголовный розыск буквально висел уже у него на хвосте. Выйти — значило быть арестованным.

Через несколько дней, когда выяснилось, что у Мартына больше нет денег, а необходимо купить еды, он отдал Винду свои часы — подарок Луизы. Винд заявил, что часы испорчены надписью, нацарапанной на обратной стороне крышки часов, но всё-таки взял их и сказал, что снесёт на скупку.