Ученик дьявола

Морис Хейзел посмотрел на свой ужин. Мистер Денкер уже приступил к трапезе. Разговор с Фелис привел его в доброе расположение духа, как бывало всегда после ухода белокурого мальчика.

— Хорошая девушка, — заметил Денкер, прожевывая морковь с горошком.

— Да, вы…

(Ты должна сесть)

— Вы имеете в виду Фелис? Она…

(и рассказать нам об этом все)

— Очень приятная.

(Расскажи нам все-все. Без утайки)

Он снова посмотрел на свой ужин, вдруг вспомнив, как питались в лагере. Сначала готов был убить за кусок мяса, не важно — гнилого или заплесневевшего. Но потом этот безумный голод проходил, и желудок лежал серым камнем где-то внутри живота. Казалось, уже никогда не почувствуешь голода.

Пока не видел еды.

(Расскажи нам все, друг мой. Без утайки. Ты должен сесть и рассказать нам об этом все-все)

На пластиковой больничной тарелке-лежала котлета из говядины. Почему же он вдруг подумал о барашке? Не о баранине, не об отбивных — баранина часто бывает жилистой, а отбивные — жесткими, и человек с гнилыми зубами, как у старика, пожалуй, вряд ли соблазнится бараниной или отбивной. Нет, он подумал об аппетитном жарком из молодого барашка, сочном и со множеством овощей. Нежные, вкусные овощи. Почему он подумал об этом? Неужели…

Дверь распахнулась. Появилась Лидия. Она улыбалась, хотя под мышкой у нее был алюминиевый костыль, и ее походка напоминала походку Честера, друга Маршалла Диллона.

— Морис! — пропищала она.

Ее ввела соседка, Эмма Роган, и вид у Лидии был робкий и счастливый.

Мистер Денкер, вздрогнув, выронил вилку. Тихо про себя выругался и поднял ее, скривившись.

— Это так ЗАМЕЧАТЕЛЬНО! — Лидию просто распирало от волнения. — Я позвонила Эмме и спросила, не сможем ли мы поехать сегодня, не дожидаясь утра. У меня уже был костыль, и я сказала: «Эм, если я не могу облегчить Морису страдания, то что же я за жена?» Вот так я и сказала, правда, Эмма?

Эмма Роган, вспомнив, видимо, что это ее щенок стал причиной несчастья, охотно закивала.

— Потом я позвонила в больницу, — продолжала Лидия, снимая плащ и усаживаясь явно надолго, — и мне сказали, что посещения уже закончены, но для меня сделают исключение, если только мы побудем недолго, чтобы не беспокоить мистера Денкера. Но мы ведь вам не помешаем, мистер Денкер?

— Нет, дорогая леди, — величественно ответил Денкер.

— Присядь, Эмма, возьми стул мистера Денкера, он ему сейчас не нужен. Морис, прекрати, ты уже весь вымазался мороженым, как ребенок. Не волнуйся, скоро все будет в порядке. Я покормлю тебя. Вот так. Открой ротик, за маму, за папу. Не надо, не надо разговаривать. Мамочке лучше знать. Эмма, посмотри на него, он ведь совсем полысел, думая, что уже никогда не сможет ходить. Это милость Божья. Я говорила ему, что эта стремянка неустойчива. Я сказала: «Морис, слезай с этой стремянки сейчас же, пока…»

Она кормила его мороженым и тараторила без умолку целый час, и когда ушла, сильно хромая и опираясь на костыль, а Эмма поддерживала ее под руку, мысли о жарком из барашка были последними, посетившими Мориса Хейзела в тот вечер. Он был выжат. День получился уж слишком тяжелым. Поэтому Морис сразу заснул.

Он проснулся где-то между тремя и четырьмя часами утра от собственного сдавленного крика.

Теперь он знал точно. Он знал точно где, и точно когда, познакомился с человеком с соседней кровати. Только звали его тогда не Денкер. Нет, совсем иначе.

Он проснулся от самого страшного кошмара за всю свою жизнь. Кто-то дал ему с Лидией обезьянью лапку и они пожелали денег. Потом в комнате оказался мальчик из «Вестерн-Юнион» почему-то в форме Гитлер Югенда. Он вручил Морису телеграмму, в которой говорилось: СОЖАЛЕНИЕМ СООБЩАЕМ ВАШИ ОБЕ ДОЧЕРИ УМЕРЛИ ТЧК КОНЦЕНТРАЦИОННОМ ЛАГЕРЕ ПАТИНЕ ТЧК ОЧЕНЬ СОЖАЛЕЕМ СВЯЗИ ТАКИМ ИСХОДОМ ТЧК ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМЕ КОМЕНДАНТА ТЧК РАССКАЖУТ ВСЕ БЕЗ УТАЙКИ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПРИМИТЕ ЧЕК НА 100 РЕЙСХМАРОК НА ВАШ СЧЕТ БАНКЕ ЗАВТРА ТЧК ПОДПИСЬ КАНЦЛЕР АДОЛЬФ ГИТЛЕР.

Лидия зарыдала, и хотя она никогда не видела дочерей Мориса, она высоко подняла обезьянью лапку и пожелала, чтобы они остались живы. В комнате стало темно. И вдруг снаружи послышался звук неуверенных шаркающих шагов.

Морис встал на четвереньки в темноте, вдруг запахшей дымом, газом и смертью. Он искал лапку. Оставалось последнее желание. Если бы он нашел ее, то пожелал бы, чтобы этот страшный сон кончился. Он не смог бы вынести вида своих дочерей: худых как скелеты, вместо глаз — израненные дыры, и номера, горящие на руках.

Стук в дверь, как автоматная очередь.

В кошмаре он все искал и искал лапку, но безрезультатно. Казалось, она исчезла навеки. И потом, за спиной, распахнулась дверь.

Нет, — думал он. — Я не стану смотреть. Я закрою глаза. Выколите мне их, но я не буду смотреть.

Но он посмотрел. Пришлось. Во сне словно огромные руки схватили его голову и повернули.