Ученик еретика

Услышав имя Олдвина, оба — и Фортуната, и Илэйв — несказанно удивились.

И вот наконец с решительным, задиристым видом, столь несвойственным ему, вошел сам Олдвин. Очевидно, новая роль давалась конторщику не без усилий. Как правило, люди покладистые и робкие, к каковым и принадлежал Олдвин, становятся воинственными, решаясь на отчаянный шаг. Конторщик стоял рядом с потрясенным Илэйвом, агрессивно выпятив подбородок, но на лбу у него блестели капли пота. Ноги он расставил пошире, чтобы придать себе устойчивости, и смотрел на юношу не мигая. Илэйв почти уже начал понимать, что происходит. Но Фортуната, судя по изумлению, написанному на ее лице, пока еще ни о чем не догадывалась. Отступив на шаг или два, она недоумевающе переводила взгляд с одного соперника на другого, дыхание ее участилось от волнения, губы были полуоткрыты.

— Этот человек, — сказал аббат ровным голосом, — обвиняет тебя, Илэйв. Он говорит, что вчера вечером в доме ваших хозяев ты рассуждал о религии, и рассуждения твои, идя вразрез с учением церкви, граничат с опасной ересью. Эти два свидетеля, заявляет обвинитель, также присутствовали при разговоре и могут подтвердить обвинение. Что ты на это скажешь? Правда ли, что вчера меж вами состоялась такая беседа?

— Милорд, — сильно побледнев, тихо сказал Илэйв, — мы действительно беседовали вчера в доме наших хозяев. Разговор шел о вере. Вернувшись с похорон добродетельного человека, как было не поговорить о душе и о том, что ждет нас самих?

— И ты убежден, что не сказал ничего такого, что противоречило бы истинной вере? — мягко спросил аббат.

— Насколько я понимаю, нет, святой отец.

— Ну-ка, Олдвин, — приказал каноник Герберт, нетерпеливо подаваясь вперед, — перескажи нам все то, что ты уже говорил брату Жерому, Да смотри ничего не напутай! Постарайся передать рассуждения обвиняемого дословно.

— Почтенные отцы! Вчера за ужином, после похорон мастера Уильяма, мы беседовали о новопреставленном, и Конан спросил Илэйва, приходилось ли ему слышать от хозяина те самые речи, что привели к спору меж ним и священником много лет назад. Илэйв ответил, что Уильям ни от кого не скрывал своих мыслей и что его не порицали за то, что он рассуждает о вере. «На то человеку и дан разум, чтобы им пользоваться», — так сказал Илэйв. Мы возразили, что это дерзость; простой человек должен только слушать, что провозглашает Церковь, и говорить «аминь». На то и поставлены над нами священники.

— Очень верно сказано, — одобрил Герберт. — И что же он ответил?

— Милорд! В ответ он спросил нас: «Как же мы можем говорить „аминь“, если некрещеных младенцев осуждают на вечные муки? Худший из злодеев не бросит свое дитя в огонь, так как же это сделает Всемилосерднейший Господь? Это было бы против Его божественной сути», — так заявил он.

— Это равносильно убеждению, — заметил Герберт, — что крещение детей в младенчестве необязательно, что в нем нет никакого проку. Иного логического вывода данное рассуждение не имеет. Если младенцы не нуждаются в искупительном крещении, чтобы избежать вечного проклятия, — следовательно, таинством крещения можно пренебречь.

— Ты в самом деле говорил так? Олдвин не искажает твоих речей? — спросил Радульфус, успокаивающе взглянув на возмущенного Илэйва.

— Да, святой отец. Я не верю в то, что младенцы, умершие прежде, нежели их успели окрестить, отпадают от Господа. Господь хранит их, и души их не погибнут.

— Ты упорствуешь в опаснейшем заблуждении, — настаивал Герберт. — Ты утверждаешь, что крещение, как единственное средство смыть с себя смертный грех, необязательно. Но, отрицая одно таинство, нетрудно перейти к отрицанию всех прочих. Рассуждая так, ты подвергаешь себя опасности вечного проклятия.

— Милорд! — порывисто обратился к канонику Олдвин. — Илэйв говорил также, будто крещение младенцев необязательно, ибо дети рождаются в мир незапятнанные грехом. Он утверждал: дитя так беспомощно, что не может ничего совершить — ни доброго, ни дурного. Не насмешка ли это над таинством крещения? А мы отвечали ему, что нас учили так: даже дети приходят в этот мир, неся на себе грех Адама, они виновны вместе с ним. Но Илэйв сказал, мол, нет, человек ответит только за свои поступки: тот, кто творит добрые дела, спасется, и только злодеи будут осуждены.

— Отрицать первородный грех — значит отрицать смысл всякого таинства, — настойчиво повторил Герберт.

— Нет, я никогда так не думал, — порывисто возразил Илэйв. — Я только сказал, что беспомощный новорожденный младенец не может быть грешником. Но через крещение он присоединяется к Церкви, крещение помогает сохранить невинность. Я никогда не утверждал, что это бесполезно.

— Но ты отрицаешь первородный грех? — упорно добивался Герберт.

— Да, — после продолжительного молчания сказал Илэйв, — отрицаю.

Юноша стал белым как мел, но губы его были плотно сжаты, а глаза пылали гневом.

Аббат Радульфус вновь пристально вгляделся в него и спросил мягко и примирительно:

— Хорошо, но в каком же тогда состоянии, по-твоему, дитя рождается в мир? Ведь мы все сыны Адама.