Ученик еретика (Хроники брата Кадфаэля - 16)

- Свидетель обеспечен, - ответил аббат. - Брат Кадфаэль каждый день после капитула заходит к юноше взглянуть, как заживают раны. Он проводит мастера Жерара и будет находиться рядом во время визита.

Тут аббат поднялся с решительным видом, покуда новые возражения не сложились в голове каноника, впрочем, не отличавшегося особой сообразительностью. Ведь он даже внимания не обратил на Кадфаэля.

- Совет окончен, - заключил аббат и проводил взглядом неспешно покидающих залу гостей.

Илэйв сидел на соломенном матрасе близ узкого окна. На столе перед ним лежала открытая книга, но юноша не глядел в нее. Брови его были сведены в сосредоточенном раздумье, он размышлял об уже прочитанном, но, судя по его хмурому лицу, ни одно из творений святых отцов, доставленных ему Ансельмом, не принесло желанного успокоения. Казалось, все их усилия направлены на развенчание друг друга, а не на восхваление Господа, и потому страницы книг были в основном проникнуты раздражением, а не благочестием. Возможно, существовали и другие ученые, менее склонные производить бурю в стакане воды и потому миролюбиво настроенные к своим собратьям-теологам, однако все их творения, наверное, были сожжены вместе с авторами.

- Чем дольше я это изучаю, - напрямик заявил юноша брату Ансельму, тем большим сочувствием проникаюсь к еретикам. Наверное, я тоже еретик. Как могут богословы заявлять, будто бы верят в Творца и стараются жить по заповедям, когда сами относятся друг к другу с такой ненавистью?

За несколько дней довольно тесного общения оба сблизились настолько, что свободно могли обсуждать подобные вопросы. Брат Ансельм перелистнул страницу Оригена и спокойно ответил:

- Это происходит от того, что они пытаются определить при помощи слов нечто таинственное и обширное, по сути своей не поддающееся определению. Нащупав нить, каждый пытается не допустить иных возможностей толкования. Однако с каждым новым шагом исследователь все глубже и глубже увязает в бездонной топи. Бесхитростные души проходят над этой бездной, не замочив ног, и даже не подозревают, какая под ними пучина.

- Вот так, наверное, и было со мной, пока я не попал сюда. А сейчас, увязнув по колени, я сомневаюсь, что удастся выбраться из трясины.

- Возможно, ты утратил прежнюю невинность, однако увязаешь ты в чужих словесах, а не в собственных. Это не так страшно. Стоит тебе только закрыть книгу - и ты свободен.

- Слишком поздно!.. Теперь мне уже хочется многое узнать. Как случилось, что Отец и Сын стали Троицей? Кто впервые стал писать о них, как о троих, и тем самым запутал нас всех? Как могут быть трое, во всем подобные друг другу, одним существом?

- Как три доли листа, соединенные в один лист, - предположил Ансельм.

- А что ты скажешь о четырехдольном листике клевера, который приносит счастье? Кто четвертый - человечество? Или мы - как бы стебель, связывающий воедино всех троих?

Ансельм со спокойной, выражающей терпимость улыбкой покачал головой.

- Никогда не берись за написание книги, сын мой. Тебя непременно заставят сжечь ее!

И вот сейчас Илэйв сидел в карцере, в привычном одиночестве, которое вовсе не тяготило его, и раздумывал над некоторыми беседами, что произошли меж ним и Ансельмом в последние несколько дней. Он сомневался, стоило ли вообще браться за чтение, ибо своими запутанными писаниями теологи напускали такого туману, в котором обыкновенным людям, составляющим большинство человечества, нетрудно было и заблудиться. Но стоило ему только поглядеть в сводчатое окно, на узкий бледно-голубой кусок неба, на фоне которого трепетала листва и проступали белые перистые облака, как мир вокруг вновь становился прост и лучезарен, и юноша, несмотря на свои злоключения, чувствовал всепроникающую радость.

Услышав голоса за дверью, Илэйв никак не отнес их на свой счет и потому вздрогнул, когда в замке повернулся ключ. Как правило, звуки из внешнего мира долетали к нему через окно, и звон колокола к службе отмерял для него время. Илэйв уже успел привыкнуть к распорядку дня и, когда в храме свершался обряд, молился, преклонив колена, ибо Илэйв по-прежнему верил, что Бог ничего общего не имеет с трясиной богословских писаний и что только по вине людей скрыты густым туманом лучезарная ясность и простота.

Однако щелчок ключа в замке являлся частицей его, Илэйва, повседневного мира, из которого он был изгнан только на время, возможно, чтобы получить возможность обдумать в тишине свою жизнь после возвращения из долгого путешествия. Впуская в помещение сияние летнего дня, дверь отворилась, но не плавно, дюйм за дюймом, а резко и нараспашку, до самой стены. На пороге стоял брат Кадфаэль.

- К тебе гости, сын мой!

Жестом он пригласил всех войти в тесный, с каменным сводом карцер, наблюдая, как Илэйв щурится и моргает от залившего его лицо света.

- Как голова, не болит?

Еще вчера Кадфаэлем были сняты бинты, под густыми волосами остался узкий шрам.

- Совсем не болит!