Ученик якудзы

Костер догорал. Дед стоял возле него в позе скучающего Наполеона, со скрещенными на груди руками, определив свою палку под мышку. Возле его ног лежал небольшой деревянный щит, две короткие палки и пара приспособлений, состоящих преимущественно из ремешков и подозрительно напоминающих намордники.

— Надевай, — сказал дед.

— На морду?

— На ноги.

Ремешки крепились к деревянной плашке, похожей на половину стельки, утыканной мелкими кнопочными колючками. Дед лаконично разъяснил, что посредством одного лёгкого потягивания за верхний ремень плашка съезжает с пятки на носок. Виктор недвусмысленно почесал в затылке, не особенно понимая, на кой ему сдался этот пыточный инструмент.

— Плохо бегаешь, — пояснил дед. — Плашка на пятке — бежишь на носках. Устал — сдвинул. Плашка на носках — бежишь на пятках. Главное — не останавливаться. Надевай.

Не очень представляя, каким образом можно бегать на пятках, Виктор под руководством престарелого садиста натянул на стопы дьявольское приспособление. Встал на носки, осторожно попробовал оставшейся частью подошвы колючки на плашке… Н-да. Удовольствие ниже среднего. А если со всего маху да всем весом, то, пожалуй, до кости пробьет.

— Добрые вы здесь все, — проворчал Виктор, беря разгон по методу Майи Плисецкой.

Поначалу показалось — ничего, жить можно. Метров с пятьсот пробежалось вполне терпимо. Но дальше начало нестерпимо ломить икры. Виктор сбавил обороты и, потянув за ремешки, опустился на пятки.

Бежать в таком положении с задранными вверх носками оказалось невозможно в принципе. Только идти со скоростью ниже средней, переваливаясь с ноги на ногу на манер гуся.

Метров через двести заныл голеностоп. Пришлось снова двигать плашки.

Промучившись таким манером с полчаса, Виктор обнаружил, что икры болят тем меньше, чем выше при беге подбрасываешь кверху колени.

«Принцип бери больше — кидай дальше, пока летит — отдыхай».

«Отдых» помог мало. К старту он приплелся чуть живой, на дрожащих ногах, опасаясь рухнуть на колени и вконец опозориться перед сиханом. Кстати, где он мог слышать это слово раньше?

— Устал? — участливо спросил дед.

Виктор неопределенно мотнул головой.

— Устал, — констатировал сихан. — Снимай гяку-но асико[46] и садись сюда.

Старик указал на деревянный щит.

Виктор мысленно застонал. То, что садиться нужно опять на пятки, подразумевалось само собой. По-другому японцы вообще редко сидят.

Стянув с ног пыточные приспособления, Виктор опустился на щит.

— Теперь бери тамбо,[47] вытяни руки и держи. Устанешь — подними руки вверх. Когда совсем не будет сил держать, пока что можешь одну руку опустить. Одна работает — другая отдыхает. Замерзнешь — надевай гяку-но асико и пробеги круг. Потом снова держи тамбо. А я пошел завтракать.

С этими словами старик удалился.

Положа руку на сердце, это был нелучший час в жизни Виктора. Когда дед вернулся, от ученика валил пар. Его руки тряслись, словно к ним подключили ток, а на ресницах застыл иней, который Виктор так и не удосужился смахнуть.

Он был слишком занят.

Он держал перед собой тамбо.

Вытянув перед собой обе руки.

Сихан остановился рядом и с полминуты внимательно смотрел на сидящего парня. Он ясно видел — тот сейчас проходил испытание, которое назначил себе сам. Причем тёмных линий, свидетельствующих об участии чужого ками, не было в рисунке его кокона. И это было удивительно.

— Хорошо, — наконец сказал сихан. — Ты можешь идти завтракать.

Парень не пошевелился.

И это было не упрямство.

Он просто не слышал учителя…

…На фоне серого, лишенного красок мира порхала яркая цветная стрекоза. Она билась в стенки стеклянного куба, который Виктор держал в руках.

Стрекоза надеялась вырваться на свободу.

Глупая…

Она не знала, что тут же погибнет в этом мире смазанных силуэтов, если он выпустит ее на волю. Или, если, не удержав куб, разобьет его, уронив на серые камни. И сейчас самое главное для Виктора было удержать этот куб на вытянутых руках. Потому что иначе вместе со стрекозой погибнет и этот мир, и множество иных, о которых он пока ничего не знает. Он знал точно лишь одно — те неизвестные миры надеются и ждут его участия. Так же, как и этот, стоящий в самом начале его Пути…

Это было похоже на огненный вихрь, в котором смялись и утонули смутные детали унылого пейзажа. Вынырнув из бушующего огненного океана, он неожиданно увидел озеро, серую ленту каменной ограды за ним и свои падающие вниз руки.

А еще горела щека, как будто по ней от души треснули узкой ладонью, по твердости схожей с железной дубиной.

— Если долго сидеть на холоде, можно себе что-нибудь отморозить, — наставительно сказал голос над головой. — Тогда женщины любить не будут.

«Где ж ты раньше-то был, отец родной…»

— Иди на кухню, поешь, а потом перенесёшь свой матрас во флигель. А вот этим натрешь ноги и руки.

На снег перед Виктором упал пузырек с иссиня-черной жидкостью.