Ученик монстролога

Пока мы поднимались, душераздирающие крики и стоны, которые раньше приглушенно доносились издалека, приблизились и стали громче и отчетливее. Гортанный голос, перекрывая общий шум, произносил яростный монолог, приправленный ругательствами. Женский голос отчаянно звал снова и снова кого-то по имени Хана. Кто-то безутешно рыдал. И надо всем этим стоял пронзительный смех, который я услышал, едва только войдя в помещение санатория. И усиливался, по мере того как мы поднимались, сладковатый запах. Теперь уже было не ошибиться, из чего он состоял, — это была перехватывающая горло смесь запаха немытых тел, застоявшейся мочи и человеческих экскрементов.

По обе стороны коридора на втором этаже располагались тяжелые деревянные двери. На каждой был дверной засов, открываемый ключом, и висячие замки размером с мой кулак. В каждой было окошечко на уровне глаз, прикрытое металлической заслонкой. Старые доски пола скрипели под нашими ногами, когда мы шли по коридору, и этот звук беспокоил жителей камер, заставляя их кричать и стонать еще громче. Одна дверь задрожала и чуть не слетела с древних петель, когда о нее с противоположной стороны ударилось тело. Мы миновали любителя монологов, пересыпавшего свою речь ругательствами, которым позавидовал бы любой моряк. Пронзительные вопли, призывающие Хану, еще долго стояли у нас в ушах. Я заглянул в лицо Доктора снизу вверх в поисках утешения в этом грязном скоплении человеческих страданий и несчастий, но он не подал мне ни знака. Он выглядел как человек, прогуливающийся в парке теплым летним днем.

Для меня же этот тревожный проход по мрачному коридору показался длиннее мили и уж, конечно, совсем непохожим на прогулку в парке. Когда мы остановились у последней двери, я задыхался, потому что вдыхать это зловоние полной грудью было просто невыносимо. Старуха достала из кармана передника связку ключей на большом кольце. Она перебирала пальцами бороздку на каждом из них, низко склонившись над связкой, словно на ощупь определяла скрюченными пальцами, какой ключ от какой двери, — задача более трудная, чем можно было предположить.

Я чуть не выпрыгнул из одежды от неожиданности, кода дверь прямо за моей спиной вздрогнула от сильного удара и скрежещущий голос прошептал:

— Эй, кто здесь? Кто здесь?

За дверью послышалось шуршание и сопение.

— Я знаю, что вы здесь. Я чувствую ваш запах!

— Пациент спал, когда я в последний раз заходила к нему, — сказала миссис Браттон Доктору, любовно перебирая ключи.

— Если он все еще спит, мы разбудим его, — сказал Доктор.

— Вы немного от него добьетесь, — сказала она. — Он уже несколько недель не издает ни звука…

Уортроп не ответил. Миссис Браттон, наконец, нашла нужный ключ и открыла старый замок, потом откинула три задвижки и плечом толкнула громоздкую дверь.

Комната была крошечной, едва ли больше моего алькова на Харрингтон Лейн. Мебели не было, лишь шаткая кровать, расположенная в двух шагах от двери. Около нее горела керосиновая лампа; ее дымящееся пламя было единственным источником света. Оно отбрасывало наши тени на потолок и на осыпающуюся штукатурку на стене напротив грязного окна. Пыльный подоконник был усыпан дохлыми мухами. На стекле жужжали и бились живые.

От едкого запаха хлорки у меня начали слезиться глаза, и я догадался, почему нас с Доктором так долго продержали внизу: миссис Браттон нужно было время, чтобы все тут вымыть и продезинфицировать, прежде чем представить нас Капитану Варнеру.

Он лежал на кровати под несколькими одеялами и простынями, верхняя из которых была белоснежной и свежевыглаженной, словно погребальная. Открытыми оставались лишь его голова и шея. Кровать была небольшой, но казалась еще меньше под весом его огромного тела. Я представлял его хилым, болезненным стариком, от которого осталась одна оболочка после более чем двадцатилетнего заключения. Но передо мной лежал человек богатырского телосложения, весом, рискну предположить, более четырехсот фунтов, и кровать прогибалась под ним гамаком. Голова его тоже была огромной; подушка под ней казалась размером с подушечку для иголок. Глаза утопали в сероватых складках век; нос был алым, выступая над щеками, как красная картофелина на сером поле. А рот был похож на беззубый туннель, в котором раздутый язык неустанно скользил по обнаженным деснам.

Доктор подошел к его постели. Старуха нервно перебирала ключи на связке. Позвякивание ключей, тяжелое дыхание больного да жужжанье мух на окне — вот и все звуки, что заполняли крошечное до клаустрофобии пространство.

— Я не советовала бы прикасаться к нему, — предупредила она. — Капитан Варнер ненавидит, когда его трогают руками. Не так ли, Капитан Варнер?

Он ничего не ответил. Хотя глаза его тонули в глубоких морщинах, я видел, что они открыты. Кончиком языка — серым, как и кожа, — он облизнул губы. На его подбородке, узелком приткнувшемся между шеей и нижней губой, блестела слюна.