Ученик монстролога

Малакки продолжал смотреть на меня невидящим взглядом. Это было совершенно ясно — он смотрел как бы сквозь меня на то, что мог видеть только он один. Не знаю, как восприняли это другие; мне было совершенно ясно, что его психика не выдержала пережитого шока, хотя физически он и не пострадал от нападения — и, кстати, как такое могло случиться?

Доктор опустился перед ним на одно колено. Мальчик не обратил внимания; его взгляд был по-прежнему устремлен на меня, и даже ресницы не дрогнули, когда Доктор положил руку ему на ногу. Уортроп тихо позвал его по имени, слегка надавив на ногу, словно призывал его вернуться обратно из недостижимого далека.

— Малакки, ты можешь рассказать мне, что случилось?

И снова его губы беззвучно шевельнулись, не издав ни звука. Мне было неловко под его взглядом, но я не мог отвести глаза.

— Малакки! — снова позвал доктор, теперь слегка тряхнув его за ногу. — Я не смогу помочь тебе, пока ты не скажешь…

— Разве вы не были там? — крикнул Малакки. — Разве вы не видели?!

— Да, Малакки, — ответил Доктор, — я все видел.

— Тогда зачем вы меня спрашиваете?

— Потому что мне надо знать, что видел ты.

— Что я видел.

Глаза его, огромные, синие и бездонные, не выпускали меня из-под своего гипноза. Он отвечал Доктору, но говорил со мной:

— Я видел, как открылись двери ада и извергли из себя порождения Сатаны. Вот что я видел!

— Малакки, существа, убившие твою семью, — это не сверхъестественные чудовища. Это хищники, у них земное происхождение, они реальны, как волки, как львы. А мы, к сожалению, их добыча.

Даже если он и слышал Доктора, он не подал виду. Даже если понимал его, он никак это не выразил. Несмотря на то что он был закутан в плед, его била крупная дрожь. Но вот его губы приоткрылись, и теперь он спросил меня:

— А ты видел?

Я колебался. Доктор жарко прошептал мне на ухо: «Отвечай, Уилл Генри!»

— Да, — выпалил я, — я видел.

— Я не ранен, — повторил Малакки. Теперь он говорил это именно мне, словно боялся, что я не расслышал его раньше. — На мне нет ни царапины.

— Поразительный и невероятно удачный исход твоего сурового испытания, — заметил Доктор.

Его слова снова не встретили ответа. Недовольно фыркнув, Уортроп подал мне знак подойти к Малакки поближе. Похоже, тот готов был говорить, но только со мной.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Двенадцать.

— Как моей сестре. Элизабет. Сара, Майкл, Мэтью и Элизабет. Я старший. У тебя есть братья или сестры, Уилл Генри?

— Нет.

— Уилл Генри сирота, — сказал Доктор Уортроп.

— Как это случилось? — спросил Малакки у меня.

— Был пожар, — сказал я.

— Ты был там?

— Да.

— И что?

— Я убежал.

— Я тоже убежал.

Выражение его лица не изменилось, взгляд оставался пустым, но слеза скатилась по его впалой щеке.

— Как ты думаешь, Господь простит нас, Уилл Генри?

— Я… Я не знаю, — ответил я честно. Мне было всего двенадцать, и я не разбирался в тонкостях теологии.

— Так всегда говорил отец, — прошептал Малакки. — Если мы раскаемся. Если будем молить о прощении.

Его взгляд переместился на распятие за моей спиной.

— Я молюсь. Я прошу простить меня. Но не слышу ответа. Я ничего не чувствую!

— Самосохранение — твоя первейшая обязанность и неотъемлемое право, Малакки, — сказал Доктор несколько раздраженно. — С тебя не спросится за использование этого права.

— Нет-нет, — пробормотал констебль Морган. — Вы не понимаете, о чем он, Уортроп.

Он опустился на скамью рядом с Малакки и обнял его за узкие плечи.

— Возможно, есть причина, по которой тебе удалось спастись, Малакки, — сказал констебль. — Ты не задумывался об этом? Всему, что происходит, есть объяснение… разве не на этом зиждется наша вера? Ты здесь — как и все мы — находишься в соответствии с замыслом, рожденным еще до сотворения мира. Наш скромный долг — сыграть свою роль в этом замысле. Я не притворяюсь, что знаю, какова моя или твоя роль. Но, возможно, ты был спасен, чтобы другие невинные люди не пострадали. Ибо, останься ты в доме, ты бы точно разделил участь своей семьи, и тогда кто бы донес до нас предостережение? Твое спасение спасет бесчисленные жизни других.

— Но почему я? Почему я был спасен? Почему не отец? Или мама? Или братья с сестрами? Почему?

— На этот вопрос никто не сможет ответить, — сказал Морган.

Фыркнув, Доктор престал делать вид, что сострадает мальчику, и резко спросил несчастного:

— Ты жалеешь себя, Малакки Стиннет? Это сводит на нет твою веру. Каждая минута, когда ты купаешься в этой жалости, — потерянная минута. Сейчас не время предаваться саморефлексии и религиозным дебатам! Скажи, ты любил свою семью?

— Конечно, я любил их!