Ученик ученика

Троица подошла ко мне и некоторое время молча рассматривала. Я же сидел с самым индифферентным видом, старательно их не замечая. Одному из них приглянулась моя рубаха. Нет, он не потребовал снять ее немедленно, но не думаю, что мне осталось долго ее носить.

Всю ночь я мечтал о сахаре, всего лишь о двух столовых ложках сахарного песка. Всего две ложки, и мне станет намного легче, боль уйдет, обязательно уйдет. В сахаре глюкоза, я не представляю механизм ее воздействия на клетки печени, но боль проходит, проходит всегда. Я еще не пробовал на себе этот способ, не было необходимости, но свято верил в него, особенно сейчас.

Под руку попался небольшой камешек, затем еще один. Ого, там, где стена встречается с полом, их целая россыпь. Наверное, камень, из которого делали кладку, крошится.

Всего час с многочисленными перерывами я потратил на то, чтобы оторвать подол рубахи. Рубашка была новая, и я надел ее первый раз перед тем, как сойти на берег. Это было мое единственное приобретение в Крунстрилье. У рубахи замечательный малиновый цвет, красивая плотная ткань с отливом и большой, весь покрытый вышивкой ворот. Черта с два ее получит тот, с длинным носом и бледной рожей. А мне и без подола сойдет, просто теперь я ее в штаны заправлю.

Ночь прошла тяжело. Досаждала боль в правом боку, люди, спящие вокруг, только и делали, что храпели, бормотали во сне и выпускали газы. Проворочавшись почти до рассвета, смирившись наконец с грязным полом, я подгреб под себя кучку соломы и умудрился уснуть.

Утро встретило прохладным ветерком, врывающимся через зарешеченные окна, уже почти привычной болью, проклятиями и стонами просыпающихся людей и первым знакомством в новом для меня мире.

Завтрак представлял собой точную копию ужина, разве что к нему добавился небольшой горшок с чем-то жидким и тягучим, в который люди по очереди окунали свой хлеб. Правда, сначала тот самый опоенный бык отделил от этого хлеба ровно столько, сколько счел необходимым.

Есть не хотелось, а вот пить да, в горле совсем пересохло. Видимо, здесь у каждого своя посуда, но мне-то ее где взять? И что мне теперь, руки ковшиком подставлять?

Выручил меня сосед по ночлегу, шустрый паренек, которому вряд ли минуло семнадцать. Еще вечером я заметил, что он разглядывает меня, и все ждал, что он подойдет пообщаться. Но нет, видимо, он решил отложить это дело до утра. Он и предложил мне глиняную кружку, довольно чистую и сильно щербатую по краям. Я отблагодарил парня, отдав ему свой хлеб, вернее, ту часть, которая от него осталась в результате уже привычной для всех остальных процедуры. Не было никакого желания жевать эту глину, обмакивая ее в горшок, в котором поочередно побывали пальцы всех здешних обитателей.

После этого мы долго разговаривали с пареньком почти шепотом. Кричать здесь было не принято, тем более Горген, так, оказывается, звали человека, габариты которого равнялись уже упомянутому мной животному, после завтрака решил немного вздремнуть.

Мой новый знакомый, Сориус, именно так он представился, оказался весьма разговорчивым собеседником с живым умом и острым языком. Он охарактеризовал каждого, кто попался ему на глаза. И характеристики эти были краткими, емкими и по существу.

Паренек вкратце рассказал историю своей жизни, и не было в ней ничего такого, чему можно было бы позавидовать. Своего отца Сориус не знал, мать занималась древнейшей профессией, рос он на улице среди таких же бедолаг, как и он сам. Сюда попал в результате облавы на местном рынке, в тот самый момент, когда пытался увести лошадь, оставленную на несколько минут без присмотра раззявой-хозяином.

Затем Сориус поинтересовался, правда ли, что я тот самый Дрегер. Мне не пришлось врать, чтобы ответить, что я не Дрегер и понятия не имею, кто это такой. Сориус поведал, что Дрегер в этих местах – личность довольно знаменитая. Мой таинственный двойник оказался жестоким бандитом. Это известие отчего-то не принесло мне особого удовольствия: стремлюсь к дворянству, а меня за бандита принимают. Хотя встречал я нескольких дворян, если бы не шпага, ни за что бы от грабителей не отличить.

Сориус посвятил меня в реалии местной тюремной жизни. Люди в этой темнице надолго не задерживаются, месяц-два, редко больше. Хотя был один дед, который пребывал тут уже год. Вероятней всего, о нем просто позабыли, а сам он не спешил о себе напоминать, потому что идти ему некуда, здесь же и стол, и кров.

Да уж, такое и в моем мире бывает.

Имперское правосудие достаточно скорое на расправу. И наказаний у него хватает. Тут и рудники, и каторга, кто бы мне объяснил, в чем между ними различие. Естественно, веревка с петлей как самое радикальное средство борьбы с преступностью. Имеются и телесные наказания, совсем уж за мелкие прегрешения.