Ученик ученика

Севелуги не едят конины и не имеют привычки издеваться над лошадьми. Это и многое другое рассказал лекарь, тот, что спас Горднера чуть ли не от неминуемой гибели. Давным-давно, когда он практиковал в столице Империи Дрондере, его звали Митхей Кронучек. Теперь он именовался среди севелугов не иначе как абоуб. Когда я его спросил, что это значит, тот с легким смущением ответил: колдун. С этим все понятно, врач он замечательный. А вот как он здесь очутился?

История, рассказанная Кронучеком, оказалась очень любопытной. В эти края он попал в составе экспедиции штатным врачом. Вот только целью экспедиции была не разведка земных недр, составление подробных карт или что-либо благородное, а нечто значительно более прозаическое. Они искали затерянный древний город, вернее, его развалины. У человека, возглавлявшего экспедицию, была карта, на которую и было нанесено необходимое место. Сам же глава отряда рассказывал, что в руинах спрятаны несметные сокровища. Город они не обнаружили, зато все, кроме Кронучека, нашли в здешних местах себе вечный покой.

Мне показалось, что лекарь не до конца искренен с нами, он явно о чем-то умалчивал. Ну что ж, севелуги не выглядят наивными людьми и наверняка умеют хранить свои тайны. А Митхей теперь один из них.

Когда Горднер предложил Кронучеку отправиться вместе с нами, тот решительно покачал головой, мол, мне и здесь хорошо.

Его решение вполне объяснимо. Здесь он уважаемый человек, все относятся к нему с почтением, да и конкуренции никакой. И все же главная причина, наверное, не в этом, а в его семье: в жене, молодой и симпатичной женщине, прямо-таки заглядывающей ему в рот, норовя предугадать любое желание, и в троих детях разного возраста, похожих на севелугов, но со светлыми глазами и волосами.

Глава 21 Дроган

Скройл дал нам двух своих воинов в проводники. Одним из них оказался тот, что был вместе с вождем севелугов в день нашей первой встречи. У Кирста, на общеимперском это имя означало «уголь», был черный аргхальский скакун. Коня звали Кирстом, как и хозяина.

Наши проводники должны были провести нас короткой дорогой до перевала, откуда несложно было добраться и до Мулойского тракта. Мы могли выиграть несколько дней пути. Горы, через которые нам предстояло перейти, ясно виднелись на горизонте, но как-то не впечатляли. То ли дело Агнальские.

Впереди ехала пара проводников, за ними Горднер и я, следом двигались остальные пятеро. Был и еще один, фер Бренуа, постоянно что-то бормотавший себе под нос. Понятно, что в своих бормотаниях он явно не желал всем здоровья, мудрости и богатства. Но по крайней мере, теперь он все свои комментарии держал при себе. И от еды не отказывался.

Горднеру стало значительно лучше, и лишь изредка он едва заметно морщился. Моя рана на груди тоже не слишком беспокоила, и настроение было самое радужное, ведь каждый шаг моего коня приближал меня туда, где давно уже было мое сердце.

Первый ночлег на пути к перевалу застиг нас на берегу лесного озера. Вероятно, путники вроде нас останавливались здесь часто, потому что очаг, сложенный из камней, был полон свежей золы, а ветки огромного шалаша, целого шатра, не успели еще пожелтеть. Вода в озере оказалась кристально чистой и на удивление теплой, так что все желающие устроили себе купание, плескаясь и дурачась, как дети.

Тут и выяснилось, что Тибор, закаленный в боях ветеран, панически боится воды. Естественно, с помощью остальных он в ней и оказался. Тибор, когда его волокли в озеро, орал и брыкался так, будто его приговорили к кастрации и теперь несли на исполнение приговора. Вырваться ему не удалось, и воду он покидал с такой скоростью и с таким выражением лица, как будто бы его бросили в купель с концентрированной соляной кислотой.

Я старался вести себя сдержанно, что более подобает моему нынешнему положению, но все же не выдержал, когда Тибор обхватил ствол дерева с такой силой, что его не смогли оторвать вчетвером. При этом он ругался так громко и так виртуозно, сверкая налитыми бешенством глазами, что от хохота упали все. Невозмутимыми оставались только Горднер, чистящий один из своих пистолетов, да оба наших проводника, что-то готовивших себе на отдельном костре.

А потом нас ждала уха. Самая настоящая уха, приготовленная Крижоном, выросшим на берегах Сотры и понимающим в этом толк.

Ночью мне приснилась Милана. Я все пытался похвастаться своей шпагой, но она только печально смотрела на меня, и глаза ее были полны слез. Утром я проснулся в самом плохом настроении и долго не мог понять, чем это вызвано, пока не вспомнил о своем сне.