Ученица

Свет здесь горел все время. Тусклая лампочка в шестьдесят ватт давала рассмотреть и паутину, и мертвых жучков, застрявших в ней. И конечно, сороконожек. Если бы она боялась сколопендр, то уже бы спятила. Но в последнее время девушка все меньше и меньше боялась чего-либо.

Опасалась сойти с ума по-настоящему. Как долго человек может выдерживать такое?

Она вытащила палец из дырки в матрасе и облизала искусанные губы. Посмотрела на потолок, на проем, закрытый дощатой дверцей. Внутри медленно разгоралась злость. Это хорошо, хорошо. Надо поддерживать угольки гнева, раздувать их.

Временами казалось, что все это затянувшийся сон. Иногда ей снилось ровно такое, и проснувшись, узница не могла отличить реальность от грез.

Она потянулась к бутылке, звякнула цепь. Девушка поморщилась, когда оковы врезались в лодыжку. Ей хотелось вырвать цепь, закрутить вокруг ЕГО шеи и душить, душить. Один раз пленнице это приснилось, но открыв глаза, она наткнулась взглядом на знакомую ухмылку.

Да, она пробовала расшатать забетонированный штырь, к которому крепилась цепь. Сходу такое непосильно даже мужчине, не то что девушке-подростку. Со временем, быть может, получится. Но сколько у нее осталось в запасе недель, дней, часов?

Отпив воды, она отставила бутылку. Вдохнула, выдохнула. Как же ей не хватает сигарет. Обычных, не «травки». Узница закрыла глаза, привалившись к засаленному матрасу. А еще ей не хватает нормального общения. Не с любимым или другом, а хоть с кем-то… нормальным.

Все чаще девушка ловила себя на том, что разговаривает вслух сама с собой и не замечает этого. Где-то она слышала, что это первый признак шизофрении, и может быть, в мозгу запустились необратимые процессы.

Ей не хотелось знать, сколько она тут находится. А если бы сказали, она бы ужаснулась. Несмотря на то, что ей казалось, будто в плену она уже бесконечность, девушка не поверила бы, что прошло несколько месяцев.

Сначала она много думала о своем парне, а потом… Потом вопросы любви потихоньку вытеснили физические вопросы. Вопросы голода и вопросы гигиены.

Обогреватель стоял так, чтоб она не могла до него дотянуться и использовать в качестве оружия. Радиатор прогревал помещение скверно, больше сушил воздух, отчего сохранялась поганая атмосфера. Сырость лежала на полу, стены сочились холодом, а перегретый воздух поднимался к земляному потолку, иссушая кожу, горло, легкие.

Напившись воды, узница обняла бутылку, будто баюкая ее, и сама закрыла глаза, надеясь открыть их уже в другом месте.

Глава 10. ОТКРОВЕНИЯ ПЛОТНИКОВА

Наутро Турка проспал первый урок. Вспомнил, что русский язык вроде бы и решил, что делать там особенно нечего. Проверил телефон — ни сообщений, ни звонков от Ани. Расстроило его это или нет? Скорее чуть раздуло тлеющий внутри костер гнева.

На поверхность сознания прорывались мутные обрывки ночного кошмара. Турка не мог вспомнить, что именно снилось, но мозг как будто изваляли в липкой мерзости. От этого все вокруг казалось серым, мрачным, противным, гадким. Совсем не отдохнувшее тело ныло, слипались глаза, а неясные образы будто просачивались в реальность, такие близкие, но недоступные.

Отец ушел на работу — отлично. Турка выпил кофе, съел бутерброд с маслом и последним кусочком сыра и вышел из дома. Снега навалило еще больше, отец утром размел дорожку до калитки, а улицы по-прежнему являли собой белые пустыни.

Турка опять вспомнил фильм «Игра в прятки» и подумал, что быть может, он сам — психопат с раздвоением личности, который убил Конову, и… Он посмотрел на предплечье, обсыпанное крупными «мурашками», стиснул зубы. Такого в жизни не бывает. В книгах и фильмах — может быть, но никак не наяву.

Похолодало, ветер кусал щеки. Снег хрустко поскрипывал под ботинками. Треск будто впивался в мозг иглами, и Турка совсем было решил вернуться домой — к черту школу, — но она уже нарисовалась и подтягивала к себе, как паук оплетенную паутиной муху. Так она годами, десятилетиями пожирает людей. Растит, воспитывает, меняет. Калечит.

На входе баба Леля, вахтерша. Если повезет, то можно шмыгнуть мимо без сменки. Но нет, стоило только Турке ступить на паркет, как бабка в выцветшем голубом халате и косынке сразу нарисовалась. Как будто скрипт сработал в компьютерной игре.

— Ты куда, куда? Быстро переобувайся, — голос мерзкий, и тоже скрипучий, въедался в мозг.

Турка скрежетнул зубами:

— Так чисто на улице. Снег вон идет.

— Ничего не знаю, только полы вымыла. Дальше не пущу, — она скрестила руки на груди. Турка глубоко вдохнул, пытаясь говорить спокойнее. Всем известно, что перечить старушкам, а тем более — школьным сторожам или уборщицам — дело гиблое и бессмысленное.

— Можно, я помою обувь?

Баба Леля окинула его жалостливым взглядом, вздохнула: