Ученица

Если бы меня кто-нибудь спросил, желаю ли я, чтобы мама начала поскорее выходить, — я должна была бы ответить: «Нет». Мысль не говорить больше с Равенским казалась мне очень страшной, и я гнала её из головы. Меня успокаивало такое рассуждение: если нужно чтобы я виделась с ним, то это окажется возможным даже и тогда, когда я буду выходить с мамой; если же не нужно, то сил моих не хватит, чтобы хитрить и обходить все препятствия.

VI

Как и вчера на бульваре было пусто и жарко. Равенского я увидела ещё издали, на том же самом месте. Сдерживая учащённое дыхание, я поздоровалась и села рядом. Я знала наверное, что ему это не неприятно.

— Ну, как здоровье вашей матушки? — спросил он.

— Спасибо, дня через два она уже вероятно выйдет.

— А вы как?

— Я?.. Мне кажется, что я ещё во всю мою жизнь не была так счастлива как сегодня и вчера.

— Неужели на вас производит такое сильное впечатление крымская природа?

— Не знаю…

— Хорошее дело — юность: всё кажется в розовом свете.

— Нет, мне, напротив, далеко не всё представляется розовым.

— Однако, вы чувствуете себя счастливой, а это уж много, очень много… — повторил он и нахмурился. Помолчав, Равенский поднял голову и спросил. — Скажите, профессор П. был ваш родственник?

— Это был мой отец.

— У вас в чертах лица много общего. Я слушал его лекции, и так немного был знаком… Да… Вот вы сказали, что вам далеко не всё представляется в розовом свете; но что же в вашей личной жизни может быть мрачного?

— Ну, хотя бы необходимость жить не с теми и не для тех, кого любишь… Потом маскировать каждый свой поступок, а иногда и каждое своё желание, и каждую мысль, иначе говоря — лгать и лгать. И всё это потому только, что я девушка, а не мужчина.

— Это всё временное. Жить для тех и с теми, кто близок вашей душе, вы будете, когда станете самостоятельной. Я думаю также, что можно обойтись и без маскарада своих мыслей и желаний. Вот вы со мною говорите и, надеюсь, не лжёте.

— Потому что вы не такой как все.

— Совершенно такой… Нет, из-за этих причин хандрить не стоит, — ваше всё впереди; а вот когда позади лежат одни обломки желаний, из которых уже ничего нельзя склеить, а впереди яма, — это — грустно. Но и на эту грусть есть утешение, — это дети. Может быть, который-нибудь из них и сделает то, чего не удалось отцу…

Мы надолго замолчали. Море было гладкое, искрящееся, удивительно синее. Из-за фиолетового Аю-Дага показался пароход. Его дым ложился длинным, параллельным горизонту облаком и не двигался. Было очень душно, но я решила не идти купаться, чтобы не потерять ни одной минуты.

— Скажите, Николай Иванович, — спросила я, — отчего не все учителя преподают так как вы, т. е., чтобы их можно было слушать действительно с интересом? Ведь если кто решился быть учителем, — значит, он чувствовал любовь к этому делу?

Равенский ответил не сразу.