Ученица мага. Моя жизнь с Карлосом Кастанедой

Билет во второе внимание? А существовала ли дорога туда? Я остановилась на сокровище из древнего Египта — маленькой статуэтке в немыслимо дорогом антикварном магазине Беверли Хиллс, покупка которой нанесла существенный урон моему бюджету. Но она была так красива! — некий символ страсти, — ничего подобного в этом магазине больше не было.

Статуэтку упаковали в коробку, и я преподнесла ее Карлосу, ожидая, что он вскроет упаковку, но он отложил подарок в сторону. Эту статуэтку я больше никогда не видела. Когда неделей позже я спросила у Карлоса, понравилась ли она ему, он просто фыркнул. Я была обижена и удивлена:

— Она символизирует страсть, mi amor, — сказала я, оправдываясь.

— Страсть, — пробормотал он, глядя в сторону, чтобы скрыть гримасу. Расстроенная до слез, я рассказала эту историю своей подруге Салли, и она, покачав головой, сказала: «Я говорила тебе, Эйми (она действительно говорила), что „охотиться для своего мужа, как львица“ означает приводить к нему женщин». Салли всегда по-доброму ко мне относилась и ни разу не упрекнула в невежестве или слепоте: она видела, а я нет. В таких вопросах Салли оказывалась права.

Муни пробовала мне доказать, что мы живем так же естественно, как например львы, ведь самцы у животных имеют гаремы. После всего, что произошло за эти годы, ее объяснение звучало неубедительно: казалось, она пытается доказать это самой себе.

Во время работы над «Книгой Списков» я изучала брачное поведение животных, и мой продуманный ответ застал ее врасплох. В животном мире, объяснила я, каждая форма сексуального поведения рассматривается как норма: полигамия обоих полов, моногамия волков, лесбиянство чаек, мастурбация дельфинов. Нет никаких доказательств, что поведение одного вида млекопитающих более «нормально», чем поведение другого. Только люди мучаются над решением этого вопроса, хотя и у приматов бывают стычки на почве ревности. После моих научно обоснованных доводов Муни молча ретировалась.

Я постаралась прекратить этот спор: пускай ищет кого-то другого, а сама остается всю жизнь львицей. Мы — женщины средних лет, о чем нам нередко напоминал Карлос. Муни сама вправе была решать, сводничать для гуру или нет. Флоринда также была свободна совершить самоубийство или жить со счетами в банке Монако.

Независимо от того, как это происходит в животном мире, я уверена: что хорошо для гуся, не подходит человеку, но Карлос запретил quid pro quo[50]. Мои опыты с застенчивыми девами, а также с Саймоном и Гвидо мне это доказали.

Я вспомнила одну из моих последних встреч с Карлосом. Он обнял меня с мрачным видом, его карие глаза сверкнули. — Что ты будешь делать, когда… если… я уйду?

— О чем ты говоришь?

— Если ты не отправишься со мной в Бесконечное? У меня нет никаких гарантий, piernudas, что ты не пойдешь трахать своего старого друга Джона.

— Джона! Не смеши!

— Тебе нужно все предусмотреть, chica, ты должна хорошенько подумать. Хочешь после нагваля иметь мастурбирующего в тебе летуна?

Я с ужасом посмотрела на него: сейчас он пугал меня жуткими «историями на ночь глядя», прямо как из плохого научно-фантастического сериала. Я представила совокупляющегося со мной Джона с лицом, как у насекомого. Но почему? Я точно знала, что потребность Карлоса Кастанеды в контроле была просто огромной, поэтому он хотел получить от меня обет вечной верности, вплоть до могилы.

Он хотел умереть, зная, что никакой другой мужчина не поимеет меня. И некоторые женщины-воины дали ему или себе этот обет, поклявшись никогда не прикасаться к мужчине, если только он не избран женщиной-нагвалем.

Карлос хотел, чтобы моя с ним история не заканчивалась. Я любила его и продолжаю по-прежнему любить. Противоречивость Карлоса: нежность и тирания, принуждение ко лжи и обжигающая любовь к истине — делала его глубоко… человеческим.

Через несколько месяцев после смерти Карлоса у нас произошла ссора с Муни. Я уже не помню причины, но это произошло после оскорбительного для меня телефонного разговора.

В тот же вечер я нашла на своем крыльце дюжину роз из оранжереи с длинными стеблями, белых с бледно-розовыми лепестками, самых дорогих, каждая в баночке с водой. Я ненавидела эти цветы, потому что они казались мне похожими на все, что не было связано с магией: они находились «в западне родственных связей между собой» и выглядели безжизненными — у них не было никакого запаха. Но, видимо, своей дороговизной они должны были продемонстрировать высокую степень раскаяния.

Я занесла их в дом, не представляя, что с ними делать, и не стала звонить Муни, чтобы поблагодарить ее.

Она позвонила на следующий день и была в истерике:

— Ты не позвонила мне! Я подумала, что ты их выбросила. Поэтому сегодня в половине седьмого пришла к твоему дому и перерыла весь мусор, чтобы их найти!

— Прости, что не позвонила. Спасибо за розы. Но я не могу с тобой разговаривать. Розы не на помойке.