Училище правоведения сорок лет тому назад

Le pr'ecepteur de la dite Ecole Berrard. Ce 6 D'ecembre 1842».

Сначала мой отец горько выговаривал мне за такое окончание моего 7-летнего пребывания в училище, за порванную будущность, за разрушенные надежды, и из-за чего, из-за кого? Но потом, выслушав мой рассказ и мои доводы, согласился, что я ничего худого не сделал, а только исполнил долг — и мы с моим отцом не только не поссорились, но жарко обнялись и поцеловались в его маленьком, заваленном планами и чертежами кабинете. Только он много «дней потом был сильно грустен». Однако, пробыв недели три дома, уже лишенный правоведской формы и уже принявшийся за приготовления, чтобы поступить в университет, я вдруг получил стороной уведомление, что меня снова возьмут назад в училище, если я напишу письмо какое следует к директору Пошману. Я собрал в голове всю литературу, к какой был способен, и написал к директору письмо самое убедительное и самое трогательное, но все-таки ничуть не унизительное для автора. После нового года мне дозволили воротиться в училище (само собою разумеется, тут всего более подействовало не мое письмо, а приязнь к моему отцу Пошмана, а может быть, и самого принца), и я снова зажил припеваючи. Спустя немного месяцев произошел уже и наш выпуск из училища. Мне за эту «историю» сбавили огромное количество баллов за поведение, но последние экзамены были у меня так хорошо выдержаны, баллы учения за последние три года были у меня такие сильные, а главное, профессора, члены совета, имели обо мне такое хорошее понятие, что в один голос потребовали, чтоб мне были прощены какие-то недостававшие, в окончательном балле итога, дроби, и меня, несмотря ни на что, все-таки выпустили из училища с 9-м классом. Всего более мне помог профессор Шнейдер, человек, сохранивший, как я уже говорил выше, весь свой век золотое сердце и живое доброжелательство ко всем, особливо к учащемуся юношеству, несмотря на все «римское право», над которым он прокорпел десятки лет.

VIII

Несмотря на все семь лет, проведенных в Училище правоведения, из меня никакого правоведа не вышло. Но, я думаю, для меня было великим счастьем то, что я случайно занесен был именно в это училище, а не в какое-нибудь другое. Та обстановка начальников и товарищей, в которую я попал, была та самая, в какой я всего более нуждался и какая была мне всего сроднее. Во всяком другом училище того времени, например, хоть в лицее, все было бы для меня иное. Попади я, в 1835 году, в лицей, я имел бы себе товарищами не симпатичных мне уже и тогда (при первой встрече в Царском Селе) людей, которые в одно время со мной держали в лицей экзамен. В числе других был M. H. Лонгинов, сильно не понравившийся мне надутостью, черствостью и прозаичностью своею (кажется, он на всю жизнь таким остался), и не заключал, вместе с другими товарищами своими, ни одного из качеств, которые были мне так нужны и дороги в иных из числа правоведских моих товарищей. Со стороны начальственной я, конечно, также не нашел бы в лицее такого директора и «воспитателей», каких нашел в Училище правоведения. Сверх всего того, я был бы лишен в лицее того художественного элемента, который преобладал у нас в Училище правоведения. Всего же более, я был бы лишен соседства и сближения с Серовым. А именно близкие отношения с ним имели самое решительное и самое громадное значение для меня в годы моего воспитания и развития.