Училка тоже человек

И сразу всплыл эпизод с пощечиной на железнодорожных путях. Да таких Вер на пушечный выстрел нельзя подпускать к воспитательному процессу. Налицо факт грубого физического насилия, избиение ребенка. Нанесение неизгладимой душевной травмы неокрепшей психике, ранимому девичьему организму.

Роза Альбертовна не мешкая позвонила Галине Ефановне в детскую комнату милиции. Та подтвердила: подсудное дело, хорошо, если обвиняемая отделается крупным штрафом. А нечего тут. Устроить показательный процесс для всех, кто покушается на незыблемые устои государственной системы, на владения Розы Альбертовны.

Гости резвились как малые дети, отрывались по полной. С хохотом, визгом, с догонялками, прятками, звонкими шлепками по разным мягким местам. В третьем часу ночи центр веселья из столовой переместился в сауну, сюда же перенесли оставшиеся снедь и напитки.

Роза Альбертовна шалила, как девочка, и была очаровательна: раскрасневшаяся, с выбившимися из прически, прыгающими влажными черными кудряшками. Показала унылой тощей Аллочке из отдела опеки, даром что той 23: мужчины не собаки, на кости не бросаются, а по-прежнему ценят в женщине пышные формы и веселый нрав. Самая трезвая, Аллочка первая заметила:

– Вроде дымом пахнет.

– Это шашлыками пахнет. Ты лучше выпей да закуси.

Когда дым поплыл и слева, и справа, и снизу, и со всех сторон, визг из игривого сменился на панический. Бросились к дверям – крепко заперто снаружи. От прибывающего дыма слезились глаза, горько жгло в носу, а снаружи ясно доносилось характерное сухое, дробное потрескивание. Развернулась безобразная сцена под названием «Спасение собственной жизни»…

– Ну, Альбертовна, спасибо, устроила баньку. На всю жизнь запомним, – так или примерно так начинались утренние звонки в ее кабинете. Роза Альбертовна, с приличествующим моменту скорбным лицом, отвечала тихим печальным голосом.

Напротив за столом неотлучно сидел, что-то вынюхивая, писал следователь. Было накурено – хоть топор вешай. Нагло, без стука входили и выходили люди в штатском и милицейской форме. Янтарный паркет «елочкой» мерзко заляпан, загажен. На белоснежном ковре, который в суматохе никто не догадался отвернуть, отпечатались огромные глинистые следы от ботинок. Роза Альбертовна отсутствующим взором смотрела на поругание кабинета и ковра. Все летело в тартарары.

Виновница ночного ЧП, поджигательница Томка во всем призналась и сидела в изоляторе. Спешно оформлялись документы на препровождение ее в специнтернат в другой город.

Поздно вечером, совершенно разбитая, Роза Альбертовна открыла ключом дубовую дверь квартиры. По янтарному паркету «елочкой» прошла в спальню. Задернула парчовую штору с фиолетовым штампом «Детский дом Љ…» Не раздеваясь, легла в постель лицом вниз и заплакала.

Плакала она о том, что ей 50 лет, а она больна и одинока. От коньяка и жареной жирной свинины, без которых нынче не решишь ни один казенный вопрос, разрушается печень, и сегодня весь день бок болел нестерпимо. Сотрудницы смотрят волчицами, только и ждут, когда Розка споткнется, чтобы занять ее место. Рустам нагло, открыто заглядывается на молодых девок.

Оплакивала она бессмысленную человеческую жестокость и мученическую смерть безвинной, заживо сгоревшей в хлеву любимицы Розочки. Плакала о том, что вот даже этой никудышной Вере удалось приручить абсолютно неуправляемый, дикий, испорченный элемент – такой, как паршивая овца, воспитанница Томка.

В ушах бился детский тоненький отчаянный вопль:

– Вера, ведь ты ко мне приедешь?! Ты меня будешь ждать, Вера?! – и громкие рыдания Веры.

А когда уводили Томку, раздалось уже совсем душераздирающее, нечеловеческое:

– Мамаааааа!

По всему выходило, Роза Альбертовна выступала в роли гестаповки-разлучницы – это она-то, которая всю жизнь обездоленным детям отдала, у которой ничего, кроме этого детского дома, в жизни не было.

…На следующее утро вымытый паркет в проветренном кабинете дышал свежестью. На коленках ползала женщина в сатиновом халате и оттирала ковер средством «Ваниш». Роза Альбертовна в нарядной блузе и строгом костюме, выкинувшая из головы ночную постыдную слабость, сидела в обнимку с телефоном.

– Рустамчик, ты принесешь в клювике своей мамочке жирного червячка? Она ждет тебя с разинутым клювиком… И так далее.

ДАВАЙ ПОИГРАЕМ В ВОЙНУШКУ

Усы начали расти одновременно у сына и у матери. Сын гордился ими, холил, распушал, недоверчиво подолгу рассматривал в зеркале. А она всячески со своими боролась, после ванны тайно работала под носом тонкими ножницами.

Он был поздний ребенок. Она носила и рожала его с великим трудом. Слонялась по предродовой с черными, искусанными губами, и день для нее превратился в ночь. Акушерка обещала, что залепит ей рот пластырем, что она всю область своим ором перебудит, что таких старородящих мамаш нужно в принципе стерилизовать… Но тут сама оглушительно заорала: «Головка, головка пошла, тужься!» Из нее будто вылетела скользкая горячая рыбка. «Мальчик», – сказали ей.