Учёные сказки

— Ты говоришь — мой, я говорю — мой… Действительно, ловко придумано. И чего ты машешь прутиком? Тут ведь тебе не стадо!

Он смеялся сердечно и весело, но в том смехе я вдруг услышал слова: «Лисичка-сестричка съела братца-кролика, братец-волк съел лисичку-сестричку…»

Я повернулся и побрел из дворца.

Если как следует захотеть… Я бреду, и дорога бредет у меня под ногами… Я туда, она — назад, мы бредем в разные стороны. Откуда она? Мне не видно ее начала, виден только конец. А в жизни наоборот, хотя и жизнь — тоже дорога…

Нет, все-таки не совсем. Здесь хотя бы можно остановиться. Посидеть, оглядеться по сторонам… Зеленое поле, высокая трава… Вот бы сюда моего бычка, вот бы сюда его… Рассказать вам сказку про белого бычка? Вы говорите — я говорю — все говорят, а что толку?

Если как следует захотеть… Попробуй тут захотеть… «И чего ты машешь своим прутом? Тут ведь тебе не стадо!»

— А, здорово! Садись, выпей чайку!

Аты-баты опять отдыхают, окружив свой, так удачно купленный самовар.

— Спасибо, не хочется.

— А мы, как видишь, все сторожим. Царевну Несмеяну.

Из башни донесся девичий смех.

— Смеется, — сказал Катигорошек.

— Смеется, — сказал Укатигорошек.

— Смеется, — сказал Подкатигорошек.

Закатигорошек ничего не сказал.

— Но если она смеется, зачем же ее сторожить? Раз она смеется, значит, она поступает правильно?

— Ну, это, брат, как сказать! Смеяться ведь тоже можно по-разному… А царевна Несмеяна смеется не от души. Понимаешь? Не в том значении…

Катигорошек вздохнул, вздохнул и Подкатигорошек. Укатигорошек уткнулся в чашку и стал усердней дуть на свой чай.

— А у меня забрали бычка… Я рассказал царю сказку, а он взял и забрал у меня бычка…

И тут заговорил Закатигорошек, тот, который прежде молчал. Он заговорил, но это вовсе меня не обрадовало.

— Дубина, — заговорил он. — Растяпа! Чучело гороховое!

Когда человек молчит, никто не знает, что за слова в нем скрываются, а это подчас бывают такие слова… Я бы лично запретил людям молчать, пускай говорят все, что думают, тогда будет точно известно, чего от них ожидать.

— Осел! — сказал Закатигорошек. — Олух царя небесного! Нашел, кому рассказывать сказки!

11. Синяя птица

В Тридесятом государстве не было государства. В Тридесятом государстве был только дуб, вокруг которого, привязанный длинной цепью, ходил кот ученый.

— Заглянем в корень, — сказал мне по-ученому кот. — Заглянем в корень этого дуба. Что мы имеем в нем на сегодняшний день? Некоторые считают, что мы имеем в нем просто корень, но это в корне неправильно.

— А почему вы сидите на цепи?

— Во-первых, я не сижу, а хожу. Я хожу днем и ночью по цепи, каждое звено которой — это звено моей жизни. Когда я был молодым, я бессмысленно бегал по лесу. Но потом я начал кое-что понимать, и тогда появилось первое звено…

Кот обошел вокруг дерева и продолжал:

— Пока цепь была коротка, я не придавал ей большого значения. Я нацепил на нее часы и спрятал в карман… У меня тогда еще был карман, — вздохнул кот. — Знаете, такой, жилетный… — Кот еще раз вздохнул: — У меня тогда еще был жилет…

Тут он обнаружил, что мы стоим, и засуетился с неловкостью оплошавшего хозяина. Он усадил меня, и сам сел, аккуратно сложив свою цепь.

— Вот так — чем дольше живешь, тем длиннее цепь и тем тяжелее ее нести. Поэтому все мы под старость сгибаемся.

Цепь была не золотая — нет, не золотая была у кота жизнь. Она была старая и ржавая, отлитая по общему образцу и даже не пригнанная по росту.

— А у меня была веревка. Знаете веревку? За один конец держишь, а к другому привяжешь бычка…

— Я знаю веревку. Я знаю все на свете веревки, потому что я старый ученый кот.

Он встал и пошел вокруг дуба. Он закинул цепь на плечо и тащил ее, кряхтя и постанывая. Сделав полный круг, он повернул назад и приволок цепь на прежнее место.

— Вот так-то, — сказал кот. — А вы говорите — Синяя птица.

Я ничего не говорил, но кот, видимо, отвечал не мне — он отвечал собственным мыслям.

— Синяя птица… — отвечал он. — Скажите лучше — Синяя Борода. Когда мне предлагают одно из двух, я выбираю третье.

И он стал рассказывать о страшном рыцаре Синей Бороде, который убивал своих жен за то, что они верили не в него, а в какую-то Синюю птицу.

— Он занимался этими женщинами, а я был у него ученым котом. Бывало, захандрит, спрашивает: «Слушай, кот, почему это так: сколько я жен любил без памяти, а кого любил — не помню?» — «Такова, — говорю, — жизнь». Вздохнет он: «Умный ты, кот, ученый. А вот скажи, почему это так: берешь жену молодую, а бросаешь — старую?» — «Такова, — говорю, — жизнь». Тут он погладит синюю бороду: «И все-то ты знаешь, кот, на все у тебя ответы». Правда, о старости жен он только так говорил. И не бросал он их вовсе, а убивал, и все — молодыми.

Кот говорил спокойно, как будто речь шла о самых обычных вещах. Видно было, что его давно не волнует эта история.