Учитель

— Конечно есть, — сказал Александр Петрович и улыбнулся. — Есть хлеб, кефир, угощайтесь.

Старик заметил, как загорелись глаза у бомжей, когда он протянул им кулек с продуктами. Проворнее оказался Васек. Схватив кулек, он сунул руку внутрь и вынул бутылку с кефиром, сунул еще раз и вынул хлеб.

— А хлиб свижий ще, — сказал Васек, отбрасывая кулек в сторону.

— И мени дай, — потянул руки к хлебу Иваныч.

— Почекай, — Васек поставил бутылку с кефиром на пол и принялся ломать хлеб. Кое-как разделив буханку на две части, он оставил одну часть себе, вторую отдал Иванычу. Вдруг бомж замер, как будто пораженный мыслью. Он выхватил из рук Иваныча его часть хлеба и повернул голову к Александру Петровичу.

— Може вам тож хлиба?

— Нет, нет, ешьте. Я уже свое съел, — ответил старик, наблюдая за бомжами и улыбаясь.

— От як хорошо, — Васек вернул кусок хлеба Иванычу и потянулся за бутылкой кефира. Открутив крышку, он отбросил ее в сторону и приник губами к горлышку бутылки.

— Ты ж и мени оставь, — заволновался Иваныч, заметив, как стремительно уменьшается кефир в бутылке.

— Оставлю, оставлю, — Васек оторвался от горлышка и принялся за хлеб.

На какое-то время на чердак вернулась тишина, время от времени прерываемая чавканьем и сопением бомжей. Витек оставил немного кефира Иванычу, а сам набросился на хлеб.

— Это ж какая нужда у людей, — подумал Александр Петрович. — Жить одним днем, питаться отбросами или подачками, не мыться и жить, где придется. Что ж это за судьба у людей такая? Как получается так, что у одних в руках миллионы, а у других и копейки нет? Кто решает, кому быть богатым, а кому — бедным? Неужто мы рождаемся с судьбой, которую не можем изменить? Неужто этим людям суждено было стать тем, кем они стали?

— Скажите мне, — Александр Петрович посмотрел на бомжей. — Как так получилось, что вы так низко опустились? Как вы стали такими?

— Як, як, ось так и сталы, — недоумение появилось на лице Васька. — Мене жинка з хаты выгнала, а Иваныча сын, писля того як жинка померла.

— Как так сын? — Александр Петрович в недоумении посмотрел на Иваныча, жевавшего хлеб.

Иваныч вздохнул и уставился в пол. Казалось, он забыл о хлебе в руках и погрузился в воспоминания.

— Так було, — наконец сказал Иваныч. Губы его дрогнули, на глазах блеснули слезы. — Як вмерла Мария, так и… выгнав, хату продав… навить не знаю де вин… и не хочу знать.

Иваныч вытер рукой глаза и посмотрел на хлеб в руке с таким видом, словно видел его впервые. Затем поднес его ко рту и принялся есть.

— Родного отца и на улицу? Как так можно? — Александр Петрович опустил голову и посмотрел на руки, потом перевел взгляд на Шарика. Подняв голову, он вновь взглянул на Иваныча.

— И ничего нельзя было сделать? — спросил Александр Петрович. — Надо было в милицию пойти. Как же ж так, выгнать родного отца на улицу.

Иваныч только рукой махнул. Взгляд его блуждал по полу, время от времени он подносил руку к лицу и размазывал по лицу слезинки.

— А вы чего дому не вернулись? — Александр Петрович посмотрел на Васька, который подбирал с одежды крошки хлеба и забрасывал их в рот.

— Нема дома, — ответил Васек, рыская под ногами в поисках крошек. — Жинка знову вийшла замиж и кудись выихала. Ну и грець з нею. Была мене, курва.

— Но… но как так можно жить? — Александр Петрович развел руками. — Без дома, без еды, денег. Это же не жизнь.

— Мы прывыклы, — скривил потрескавшиеся губы в улыбке Васек. — Та и шо мы можемо зробыты? Мы никому не нужни. Мы бомжи.

— А себе, себе вы нужны? Если вы и себе не нужны, то тогда вы действительно никому не нужны.

— Иваныч, як думаешь, потрибни мы соби? Бо я не знаю, шо сказаты.

Иваныч все еще жевавший хлеб и разглядывавший пол под ногами, повернул голову к другу.

— Шо, шо ты кажешь?

— Ты шо, глухый? Людына пытае, чи потрибни мы соби. Я не знаю, шо казаты, от у тебе пытаю.

Иваныч вздохнул и сказал:

— Не знаю. Никому мы не потрибни. Кому до нас е дило? Тилькы крысам може. А людям мы не потрибни.

— А соби, соби, пытаю, — Васек толкнул Иваныча в плечо.

— Соби? — Иваныч окинул себя взглядом. — Ни, не потрибни.

— Ну от я и кажу, шо никому не потрибни, — сказал Васек. — И соби тож получается.

— Но так нельзя! — воскликнул Александр Петрович. — Это же не жизнь. Нельзя так доживать век. Нужно что-то делать, к чему-то стремиться.

— А шо робыты? — Васек запустил палец в рот и принялся ковыряться в зубах. — Нас даже за людей вже не считают. Мы никому не нужни.

— И будете не нужны, пока себя не начнете любить. Если вы не нужны себе, тогда не будете нужны ни кому. Вы ж люди. Найдите роботу, выберитесь с этого мусора. Вы не должны страдать тогда, когда имеете право на лучшую жизнь.

— Яка робота?! — воскликнул Васек. — Хто нас визьме на роботу? У нас документив нема, паспорту нема. Я ж кажу мы никому не потрибни.