Учитель для канарейки

Шерлок Холмс вытряхнул из трубки пепел и потянулся. Наступили сумерки, никакой не l’heure bleu, а старые добрые английские сумерки: с Канала накатывал серый туман, холод, пришедший на смену солнечному свету, заставил нас пододвинуть кресла поближе к камину. За окнами стихло счастливое деловитое пчелиное жужжание, но мне казалось, что я могу различить сердитый грохот прибоя в отдалении.

— Парижская подземка, которая называется «Метрополитен», была открыта в 1900 году. Оно, конечно, не сравнимо с нашим, и они так и не завершили линию вдоль улицы Скриба — почва просто слишком ненадежна[70].

— Как бы то ни было, вы его остановили, — заметил я, складывая листы бумаги в аккуратную стопку. Он ткнул тонким пальцем в ее верхушку и посмотрел на меня ясными серьезными глазами.

— Не я, Уотсон, — покачал он головой. — Не я. Призрака убил двадцатый век.

Некоторое время я сидел молча, размышляя над историей, которую только что услышал, и мысленно формулируя вопросы, которые мне хотелось бы задать рассказчику. Холмс, кажется, и сам раздумывал над ней, продолжая смотреть в огонь, словно бы зачарованный пробужденными им самим воспоминаниями.

— Это было не самое удачное мое дело, Уотсон, вы, несомненно, со мной согласитесь, — он улыбнулся и издал характерный для него сухой беззвучный смешок.

— Но вы ведь спасли мисс Адлер!

— Да, — признал он, отводя глаза.

— Что еще? — спросил я, видя, что он все еще находится во власти собственных воспоминаний.

— Конечно, я еще вернулся туда и обшарил тоннель, я искал и искал, но так ее и не нашел.

— Что не нашли?

Он удивленно воззрился на меня.

— Как что? Оперу, мой дорогой друг. Торжествующего дон Хуана. Но все, что было в доме, снесло землей и водой, не сохранилось ни одной страницы, — он сожалеюще поскреб затылок. — Вот жалость! Как бы я хотел услышать ее в соответствующей обстановке. Я сильно подозреваю, что это был истинный шедевр, — он пожал плечами. — Но может быть и так, что не было в ней ничего особенного, просто это я романтизирую.

— Вы-то?

— Зачем же так изумляться, друг мой! Я же был на каникулах. Да еще в Париже! — он поднялся на ноги и подошел к одной из книжных полок, с усилием всматриваясь в надписи на корешках в сгущающемся сумраке.

— Ах, вот она! — он вытянул из ряда книг толстый том и передал его мне — посмотреть. — Вот и все, что мне удалось выкопать.

Это оказалась копия «Илиады» в переводе на английский, вдвое разбухшая против нормального размера и тяжеленная, словно вода до сих пор увеличивала ее вес. Я тяжело вздохнул.

— А что вам дало то, что он говорил о своей матери?

Он пожал плечами.

— Ничего не дало. Только разбило часть моей теории — моей и Понелля, — добавил он, улыбаясь при воспоминании о молодом скрипаче. — Если рассказ монстра о его матери — правда, то все наши предположения по поводу его личности ошибочны, и мы теперь никогда не узнаем, кто это был. Боюсь, эта проблема теперь войдет в постоянно растущий список вопросов без ответа, совокупный вес которых постепенно замедляет обороты нашей планеты.

— А как же виконт и мадемуазель Дааэ? Что стало с ними?

— Поженились и жили долго и счастливо, — рассмеялся он, на этот раз — вслух. — Во всяком случае, поженились.

— Вот это уже больше похоже на моего сентиментального друга, — ответил я, улыбаясь и ощущая странное облегчение.

Нас прервал стук в дверь.

— Прошу прощения, мистер Холмс, — исполненным почтения тихим тоном произнесла миссис Хадсон. — К вам прибыл премьер-министр.

— А! Я сейчас же выйду к нему, миссис Хадсон.

— Хорошо, сэр.

— Вот видите, Уотсон, — сказал Холмс, как только она удалилась. — Сначала посылают секретаря министерства иностранных дел, когда же он возвращается ни с чем, выдвигают тяжелую артиллерию. Нельзя, чтобы мистер Аскуит топтался в моей гостиной.

— А что такое? — заинтересовался я, поскольку дело должно было быть крайне важным, если уж сам глава правительства явился ради него в Саут Даунс.

— Вы не слышали о фон Борке?

— Никогда. А кто он?

— Один веселый парень, Уотсон, — Холмс многозначительно похлопал меня по колену. — Веселый парень, который взялся заниматься веселым английским спортом, — его улыбка внезапно угасла. — Происходят великие и ужасные вещи, старина. Этот фон Борк — всего лишь песчинка между зубцами важного механизма, и я так понимаю, его необходимо убрать, — он помолчал и испустил глубокий вздох. — Надо думать, на то, чтобы загнать веселого парня фон Борка в угол, уйдет немало времени. И они будут настаивать, чтобы это сделал я, — добавил он с новым вздохом. — Вы меня извините?[71]

— Но Холмс! — позвал я, когда он уже направился к двери. — Позвольте мне задать хотя бы один вопрос!

— Только один.

Только один! Тысячи вопросов теснились в моем сознании, каждый из них представлялся крайне важным. Кто же был сообщником Призрака? Когда и где был ранен виконт? Что сталось с беднягой Плансоном? Был, однако, один вопрос, который всплыл на поверхность прежде, чем я успел высказать какой-либо другой:

— Куда же вы направились, оставив Париж?