Учитель Дымов

Похоже, коротко стриженная блондинка-кассирша заранее приготовилась к празднику: пухлые губки обведены темной помадой, накладные ресницы почти достают до бесцветных тонких бровей, расписанные ногти такой длины, что непонятно, как она только попадает по клавишам… а, неудивительно, что касса зависла. Прекрасно!

Ира раздраженно вертит в руках кредитку. И долго еще тут стоять?

– Можно побыстрее? – спрашивает она и отрывисто кашляет.

Кассирша привстает и кричит: «Оля, Оля, опять!» Перед глазами Иры мелькает белесая полоска незагорелой кожи, колечко в пупке… теперь у любой козы в супермаркете пирсинг, тьфу!

– Не надо тогда карточки, – говорит Ира, – вот, возьмите кэш, потом пробьете, я же не буду стоять здесь весь день!

– Не кричите на меня, женщина! – огрызается блондинка, – я не могу вас обслужить без чека!

И Ира, перекрикивая собственный кашель, отвечает, что еще как можно без чека, и не надо мне хамить, тоже мне, развели здесь совок, вот, вот вам, и сдачу можете себе оставить! – и она пихает купюры кассирше, девушка отталкивает их и орет куда-то в сторону выхода: Леша, давай сюда, здесь какая-то чокнутая! – а Ира швыряет деньги прямо в размалеванное лицо, и полный мужик в камуфляже, охранник Леша, уже бежит, и покупатели расступаются перед ним, а кассирша воет: она меня ударила! – хотя вовсе Ира не хотела ее ударить, только задела, когда пихала купюры, но пухлые губки действительно вздуваются кровоподтеком, что, сучка, отпраздновала Восьмое марта? прощай-прощай твой праздничный вид! – и тогда Ира отталкивает тележку, хочет выйти – да я вообще ничего не буду покупать в вашем гребаном магазине! – и охранник хватает ее за локоть: женщина, покиньте магазин, пожалуйста! – а Ира стряхивает его руку – я и так ухожу, не трогайте меня! – и гордо шествует прочь, и тут предательски звонит телефон, она отвечает: аллё! – и голос в трубке спрашивает: «Ирина Игоревна, вам удобно сейчас говорить?» – спрашивает с таким участием, что Ира сразу понимает: сейчас ей скажут то, о чем она и сама давно знала, просто не хотела, не хотела, не хотела, чтобы это оказалось правдой.

Когда Андрей думал о Леночке Лифшиц, он представлял себе молодую Аню, которую встретил у деда два десятилетия тому назад. Конечно, она на четыре или пять лет младше, но Андрей представлял те же густые брови, каштановые волосы и мягкие, плавные черты лица. Простые компьютерные программы позволяют состарить фотографию, создавая портрет человека через десять или двадцать лет, и в голове Андрея работала такая же программа, омолаживавшая на пять лет юное лицо его первой и единственной любви.

Свою будущую ученицу Андрей называл про себя Леной Лифшиц, хотя знал, что никакой Лены Лифшиц не существует, девочку, с которой ему предстояло заниматься, звали Ellen Shcheglov: Аня еще в самом начале их переписки рассказала, что хотя сама и отбилась от Сашиной фамилии, не смогла спасти дочку от невнятного шипения русского «щ» и четырех согласных в английском спеллинге: эс-эйч-си-эйч… простите, так эс-эйч или си-эйч? А, и то и другое! О’кей, а как это произносится? Шчеглов?

Эллен Щеглов оказалась нескладным американским подростком. Густые каштановые волосы в самом деле присутствовали, но черты лица выдавали генетический вклад Аниного мужа, а манера пожимать плечами и кривить губы свидетельствовала не то о независимом американском характере, не то об обычном подростковом протесте, которые Андрей не успел застать у ее матери. Впрочем, вопреки опасениям, русский у девочки был вполне сносный, акцент почти не ощущался, и даже все определения правильно согласовывались с существительными по роду и числу.

Как и планировал Андрей, они начали с Хармса. Когда-то Леночка читала его детские стихи и с легким презрением ожидала получить еще одну порцию милых историй про кошек, летающих на воздушных шариках, или мальчиков, которым не достается чая из самовара. Вместо этого Андрей атаковал ее странными «Случаями» и пугающими стихами о голоде, а потом добил жутковатой «Старухой», прозвучавшей для растерянной Леночки гимном отчаянию и безнадежности. Сопротивление ученицы было сломлено, и тогда Андрей смог приступить к настоящей работе. Не имея опыта преподавания, он на ходу изобретал собственную методику: чередуя творческие задания («опишите жизнь вашего города в том стиле, в котором Хармс описывал Ленинград») и подробные экскурсы в тексты, повлиявшие на Хармса или с ним связанные, Андрей за несколько занятий развернул перед своей ученицей завораживающую панораму мировой литературы, в центре которой возвышались знакомые горные хребты школьной классики, а ближе к горизонту клубился первозданный хаос и пропадала зыбкая грань, отделяющая абсурдные и бессмысленные тексты от мистических откровений.