Учитель Дымов

В начале следующего тысячелетия они попытаются вспомнить это лето, но, соглашаясь друг с другом в том, что это было самое счастливое лето их жизни, не вспомнят ни одной подробности. Что они делали тогда? Гуляли по новой Москве, по этому городу недолговечных ларьков, фальшивых попрошаек и напуганных до полубезумия старух, продающих в переходах хлеб и молоко? Ездили за город, где оставались старые дачи, еще не выкупленные и не перестроенные? Сутками не выходили из дома, неутомимо и ненасытно исследуя экстатический потенциал человеческого тела? Оба ничего не могли вспомнить, но оба помнили день, когда резкая вспышка боли чудовищным цветком раскрылась в сердцевине их удвоенного счастья.

Они лежали на полу, и Аня, за провод подтянув к себе телефон, сказала:

– Я позвоню маме, мы уже, кажется, неделю не говорили.

Андрей уткнулся лицом чуть ниже Аниного пупка – отец как-то сказал ему, что именно там и находится душа, или центр силы, или просто какая-то важная чакра, – и так увлеченно впитывал запах Аниной кожи, что не сразу заметил, как остановилась перебиравшая его волосы рука, прохладная, как всегда. Он поднял голову, точно котенок, требующий ласки, – мол, что это ты прекратила, давай гладь дальше! – но так и застыл, нелепо вывернув шею: Аня молча прижимала к уху трубку, лицо ее было неподвижно как маска, а по щекам катились неестественно крупные слезы. Наконец она очень тихо прошептала:

– Да, мама, я поняла. Конечно. Я тебе перезвоню, – и выронила трубку на ковер.

– Что случилось? – спросил Андрей.

– Мы получили американскую визу.

– И что?

– Это значит, что через полгода мы уедем. Я обещала родителям, когда мы подавались, что, если получится, я поеду с ними.

– Я могу поехать с тобой, – сказал Андрей, сам удивляясь, с какой легкостью принял это решение.

– Ты не можешь, – покачала головой Аня. – Если мы не муж и жена, ты не можешь со мной ехать. А если мы поженимся, всем нам придется подавать заново. Мама не согласится, я точно знаю.

– Все равно что-нибудь можно придумать, – возразил Андрей делано бодрым голосом. – Сколько у нас есть времени?

– Где-то полгода, – ответила Аня, – может, даже больше. Я думаю, мы уедем только весной.

И в этот момент Андрей услышал тихое пощелкивание – в тот день оно не прекращалось ни на секунду, что бы они ни делали. Только под утро он понял: это включился его внутренний секундомер, отсчитывая, сколько осталось до разлуки.

Валерию Дымову перестройка принесла славу – как и многим другим андерграундным звездам. В отличие от Гребенщикова или Цоя, он не собирал ревущих стадионов, но «Московский комсомолец» и «Юность» печатали с ним интервью, а в начале девяностых «СПИД-инфо» сделала большой материал про подпольную школу тантрического секса. На фотографии была изображена гологрудая красотка, которую Валера впервые видел. Сначала он устыдился своей забывчивости, а потом с облегчением рассмеялся, сообразив, что девицу просто пересняли из какого-то западного журнала.

Задолго до этой публикации, осенью 1989 года, Геннадий Николаевич стал настойчиво уговаривать Валеру заняться политикой, основать, например, какую-нибудь партию.

– Сейчас важный исторический момент, – говорил, затягиваясь «Мальборо», Геннадий. – Те, кто сейчас подсуетится, завтра будут управлять страной.

– Не интересуюсь, – сухо ответил Валера. – Хотелось бы сначала научиться собой управлять, а потом уже – страной.

– Зря вы так, Валерий Владимирович, – ответил Геннадий, то и дело потирая сухие, желтоватые ладони (этой привычки Валера раньше за ним не замечал), – если не вы, то набегут мошенники, жулье всякое. А ведь Россия сейчас нуждается в духовном учителе, в человеке, который поведет ее новым путем.

Валера усмехнулся: он вспомнил ночную беседу в Грекополе. Много лет назад его отец тоже хотел куда-то вести Россию, но арест брата остановил его. Этот Геннадий за дурака меня, что ли, держит? Дешевая провокация, подстава, сам организует – сам и посадит. Дудки!

– Это пусть Михал Сергеич с Борис Николаичем разбираются, кому куда Россию вести, – сказал он, – а я другим здесь занимаюсь, вы же знаете.

Похоже, Валерин куратор все понял, про политику больше не заговаривал, но время от времени предлагал разное: поездку в Питер, где директор какого-то ДК давно мечтал организовать гастроли для гуру Вала, интервью в программе «Взгляд», встречу с американскими студентами, искавшими в голодной перестроечной Москве не то новой духовности, не то старого доброго света с Востока. Иногда Валера отказывался, иногда соглашался, и к весне 1991 года у него установились с крокодилом Геной вполне партнерские, в чем-то даже дружеские отношения.

Светлым весенним вечером они сидели в кооперативном ресторане «У Пиросмани». Валера глядел в окно, где над зеленеющими кронами желтый луч солнца трогал золотые купола Новодевичьего монастыря. Геннадий увлеченно разделывал крупный грузинский пельмень, то и дело макая его в аджику. Пять минут назад они выпили на брудершафт, и Валера все еще жалел, что не смог отбазариться.