Учитель (Евангелие от Иосифа)

Я не поверил памяти — скосился влево. Мао сидел между своим переводчиком и Мишелью.

— Эс лилипути чвениа? (Этот лилипут — он наш?) — не удивился я.

— Лилипути вис унда, Висарионич? (Кому нужен лилипут, Виссарионович?) — рассмеялся он. — Калиа чвени! (Наша — женщина!)

— Ки мара прангиа! (Она же француженка!)

— Чинетши газрдили! (Выросшая в Китае!)

Я ухмыльнулся: мне стало смешно. От того, что Берия слишком умён! Ему, однако, я объяснил свою ухмылку иначе:

— Чинетшио? Ахла мджера ром дзамиком бебиамис цхвири даусера. (В Китае росла, говоришь? Сейчас уже верю, что братишка искромсал бабушке носик.)

Берия тоже ухмыльнулся, потом потрепал по плечу Ёсика и похвалил его, но возвращаться на место не стал. Ждал Хрущёва, который снова возился с граммофоном. Маленков стоял рядом. Покорно, вытянув руки по швам. Видимо, сдался.

На этот раз Никита запустил «Сулико». В исполнении кутаисских сестёр Ишхнели. Как только вспорхнули начальные звуки гитарного перезвона, Хрущёв облапил Маленкова, а Берия шагнул к Мишели и расшаркался.

Поднялся и Мао. Валечка, вернувшаяся из «ссылки», поняла, что он направляется к ней, и метнула на меня испуганный взгляд.

Я отвернулся к Ёсику.

Подобно Маленкову, сдалась и Валечка.

Я спросил майора — нравится ли ему «Сулико»…

Когда-то очень. Сейчас — другая: про «Золотой Иерусалим». Который в Кумране…

А тоскует ли по Грузии?

Больше по Палестине…

Не поспешая с главным вопросом об Учителе, я вернул Ёсика Паписмедова в детство и велел рассказать об отце. Не о том, который был плотник…

Настоящего звали Давид Паписмедашвили, но он отсёк ему конец, «швили», вместе с крайней плотью…

Почему? — удивился я…

Давид не терпел, если незаконные отпрыски носили его имя…

Я с благодарностью подумал о маме. В отличие от Ёсиковой, она ругалась, видимо, не только с мужем. Иначе бы не доставало плоти и мне. Впрочем, по Иисусу, от принадлежности к евреям не спасает и необрезанность…

— А почему Иисус не настаивал на обрезании и… — осёкся я.

Ёсик смотрел в другую сторону. Маленков с Хрущёвым и Мао с Валечкой суетились под музыку с учёным видом. И молчали. Зато шатались почти в такт. Берия же носил своего «китайца» так порывисто, что никакая мелодия подладиться не сумела бы.

И дело было не в том, что Лаврентию приходилось сразу и кружить француженку, и инструктировать её. Этому он, вероятно, научился давно. Ему приходилось ещё и озираться на меня с майором. И нервничать, что беседуем мы без него. Поскольку раньше этого никогда ещё не было.

— Рас дахтис трациани харивит? — кивнул я Ёсику на Лаврентия. (Чего это он скачет, как бычок во время поноса?)

Занервничал и майор. Особенно, когда Лаврентий — как только я сделал вид, будто отвернулся — кивнул ему на дверь. Ёсик потёр себе нос, как человек, решивший солгать. И солгал:

— Пардон, амханаго Сталин, унда гавиде! (Пардон, товарищ Сталин, мне надо выйти!)

И улыбнулся, как человек, решивший пописать.

Я выгнул бровь:

— Ты пока ничего и не пил.

— Гранатовый сок, — и направился к двери.

Лаврентий вышел следом.

86. Хотя и блядь, она ни при чём…

Сразу после «Сулико» вернулся «Амурский вальс».

Булганину наконец удалось перехватить Мишель. Он уже был весёлый, кружился с ней и гордо поглядывал на Ворошилова. Держал, однако, француженку на отдалении вытянутой руки. И от волнения снова икал.

Валечка зато задыхалась в китайских клешнях. То хихикала, то, наоборот, морщилась и отворачивалась. Вальс они с Мао танцевали ещё хуже. Его замучил её бюст, а её — его дыхание.

Молотов громко жаловался Микояну и Ворошилову на Берия. В связи с проблемой мёртвого бога. И косился на мой портрет.

Хрущёв не выпускал Маленкова из объятий и учил его вести бёдрами при кружных разворотах.

Ши Чжэ украдкой наливал в стакан вино.

Каганович дожирал фаршированную сельдь, изготовленную сестрой Розой.

Мне становилось хуже. Раскалённый шарик снова плыл из щиколотки вверх, а в животе пучило. Я отвернулся от всех в сторону шкафа времени. Отвратителен стал мне теперь и он.

Как только вальс закончился, распахнулась дверь и появился Орлов. Мао не выпускал Валечку из объятий и тыкал в сторону граммофона. Сейчас, дескать, снова заиграет.

Орлов дошагал до Ши Чжэ, развернулся и пошёл обратно. Бросив тому какую-то фразу. Тот вскочил и засеменил с ней к Мао.

Мао выслушал, отпустил Валечку и развёл руками. Она раздосадовалась. Китайцы — уже под звуки танго — заспешили к выходу из гостиной.

Мишель наотрез отказала в танго Булганину и вышла следом за китайцами. Булганин решил не скучать. Пригласил Микояна. Тот неожиданно согласился, но не позволил себя обнять.

Булганин ошалел. Не знал что делать с партнёром, который не хочет обниматься.

Микоян нашёл выход. Отступил на шаг и — не отворачиваясь от министра — стал мелко перебирать ногами лезгинку.

Когда Валечка приблизилась ко мне, я поднялся со стула и развернулся к моей двери. Она застыла на месте и прекратила дышать. Одновременно с громким выдохом из груди — из-под век у неё вырвались крупные слезинки. Она смахнула их и запричитала: