Учитель фехтования

При дворе ее величества, в этом замкнутом чопорном мирке, про маркиза слагались легенды. Прикрывшись веером, дамы шептались. Поговаривали всякое: что как-то раз во время пирушки в одном из кабачков Куатро-Каминос <Куатро-Каминос – пригород Мадрида.> он затеял бурную ссору с поножовщиной, – и это было не правдой; что в его усадьбе в Малаге жил якобы усыновленный им некогда сын знаменитого разбойника, которого казнили, – а вот это была чистая правда. О его участии в политической жизни – правда, весьма эпизодическом – говорилось мало, зато истории о его любовных похождениях обошли весь город. Болтали, будто некоторые обманутые мужья, занимавшие довольно высокое положение в обществе, имели достаточно оснований вызвать маркиза на дуэль, – не у всех, правда, хватало мужества. Четверо или пятеро – скорее всего, просто затем, чтобы удовлетворить общественное мнение, – послали к нему секундантов, но их смелое решение привело к печальным последствиям, – все они, пожертвовав сладким предутренним сном, встретили новый день, истекая кровью на траве безымянного луга в окрестностях Мадрида. И наконец, сплетники доходили до совсем уже невообразимых предположений: среди сонма обманутых мужей был якобы даже сам король. Впрочем, славный Франсиско де Асиз <Франсиско де Асиз де Бурбон (1822 – 1902) – племянник Фердинанда VII, принц-консорт, супруг Изабеллы II.> вряд ли стал бы ревновать свою августейшую супругу. Пала Изабелла II жертвой гибельного обаяния маркиза или нет, навеки осталось тайной, известной лишь самим царствующим особам да исповеднику ее королевского величества. А у беззаботного маркиза не было не только исповедника, но, как говаривал он сам, ни малейшего желания заводить оного.

Маркиз снял нагрудник, оставшись в одной рубашке, и задумчиво положил рапиру на столик, куда слуга поставил серебряный поднос с бутылкой вина.

– На сегодня хватит, дон Хайме. Что-то мне не везет... Выпьем-ка лучше хереса.

Завершающая ежедневные тренировки рюмочка хереса превратилась для них в ритуал. Держа в левой руке маску и рапиру, дон Хайме взял у хозяина дома хрустальный фужер, где, словно жидкое золото, сверкало вино. Маркиз с наслаждением вдохнул аромат.

– Признайтесь, маэстро: в Андалусии всякую дрянь в бутылки не наливают. – Он не спеша пригубил золотистую жидкость и прищелкнул языком. – Посмотрите-ка на свет: чистое золото, солнце Испании. Разве можно сравнить это с бурдой, которую пьют за границей?

Дон Хайме с готовностью согласился. Ему по душе был и сам Луис де Аяла, и его манера обращаться к нему «маэстро», хотя, по сути дела, маркиз не был его учеником: при королевском дворе он вот уже много лет считался лучшим фехтовальщиком и давно не нуждался ни в чьих уроках. Его отношения с доном Хайме были иного рода: маркиз любил фехтование так же страстно, как карты, женщин и лошадей. И неудивительно, что ежедневно он целый час проводил с рапирой в руке. Это занятие было не только полезным упражнением для тела, оно имело еще и неоценимый практический смысл: с помощью шпаги или рапиры маркизу время от времени приходилось решать вопросы чести. Лет пять назад в поисках достойного противника Луис де Аяла обратился к лучшему учителю фехтования Мадрида – именно таковым слыл дон Хайме, хотя любители моды считали его стиль излишне консервативным. С тех пор ежедневно, кроме субботы и воскресенья, ровно в десять часов утра учитель фехтования приходил во дворец Вильяфлорес, где жил маркиз. Именно там, в просторном фехтовальном зале, отделанном по последнему слову тогдашней светской моды, маркиз неистово, с ожесточенным пылом атаковал и блестяще отражал самые хитроумные атаки, хотя в конце концов неизменно побеждали талант и мастерство дона Хайме. Будучи от природы лидером, маркиз тем не менее умел достойно проигрывать и смотрел на незаурядный профессионализм старого учителя с искренним восхищением.

Поморщившись, словно от боли, маркиз ощупал свое тело и притворно вздохнул.

– Клянусь преисподней, маэстро, давненько вы меня так не отделывали... После вашего урока меня спасет только хорошая бутылка вина.

Дон Хайме усмехнулся.

– Я же предупреждал, ваша светлость: сегодня у вас не лучший день.

– Да уж. Если б у вашей рапиры не было наконечника, вы бы отправили меня на тот свет. Боюсь, я выглядел не лучшим образом.

– За безрассудства приходится платить, ваша светлость.

– Что правда, то правда. Особенно в моем возрасте. Я ведь уже не мальчишка, черт побери! Но ничего не поделаешь, маэстро. Вы и представить не можете, что со мной стряслось.

– Наверное, вы влюбились, ваша светлость.

– Вы правы, – вздохнул маркиз, подливая себе хересу. – Влюбился, как последний щенок. По уши.

Дон Хайме кашлянул и пригладил усы.

– Если я не ошибаюсь, – заметил он, – уже третий раз за этот месяц.

– Ну и что же? Уж если я влюбляюсь, то влюбляюсь по-настоящему. Вы меня понимаете?

– Отлично понимаю. Я совершенно серьезен, ваша светлость.