Учитель Истории

Часы показывают начало восьмого. «Шарнхорст» открывает огонь. Стреляет он удивительно метко: у нас даже на учениях в спокойную погоду выходило намного хуже. Одиночная вспышка с кормы германского крейсера — и в трех сотнях футов от левого борта «Гуд Хоуп» вздымается высокий водяной столб. Недолет. Еще выстрел — что-то со свистом проносится над мостиком — перелет. Третья вспышка — и в броневой пояс моего флагмана впиваются осколки от ближнего разрыва. Накрытие! Сейчас будет залп.

«Открыть огонь», — командую я. «Гуд Хоуп», повинуясь воле набегающих вод, валится с правого борта на левый, но в тот краткий миг, когда палуба принимает строго горизонтально положение, носовое 234-миллиметровое орудие выплевывает в сторону противника первый снаряд. Уши закладывает от оглушающего раската, прокатившегося от полубака до кормы. За первым снарядом следует второй, третий… Заговорили остальные пушки, отдельные выстрелы перешли в ровные залпы, залпы слились в монотонный гул. Корабль мелко дрожит, словно от холода… Холодно, как же здесь холодно…

И мимо, все мимо!

Немцы стреляют много точнее. Куда нам, запасникам и резервистам, тягаться с образцовыми кораблями кайзеровского флота, в прошлом году взявшим призы за лучшую стрельбу! Море вокруг «Гуд Хоупа» кипит от сыплющегося с неба раскаленного металла. Мы отвечаем: медленно, неторопливо — словно это и не бой вовсе, а учебные стрельбы. И вдруг страшный грохот, перекрывающий общий гул канонады: носовая башня окутывается клубами густого дыма и замолкает. Прямое попадание. Я оглядываюсь назад, ищу «Монмут». Он уже вовсю пылает, избиваемый снарядами с «Гнейзенау», но продолжает вести яростно отвечать. Бессмысленный ответ: все его «чемоданы» ложатся с большими недолетами, но старший артиллерийский офицер крейсера и не думает корректировать стрельбу. Жив ли он еще? «Отранто» не видно. Лишь порядком напрягая зрение, удается разглядеть на фоне бушующего моря удаляющийся дымок. Он ушел. Ушел без ведома командующего! Бросил нас! Что ж, может, так даже лучше. Пусть хотя бы он спасется.

Шедший в авангарде легкий «Глазго» затеял дуэль одновременно с двумя противниками. Но он самый быстроходный и маневренный корабль в эскадре, а его капитан — настоящий сорвиголова. Они справятся, я уверен.

Они, но не мы. Дела у «Гуд Хоупа» все хуже и хуже. Приняв на себя основной удар тяжелых орудий противника, он, ценой своей собственной жизни, отчаянно пытался спасти остальных. Один за другим врезаются в борт крейсера жестокие посылки с «Шарнхорста». Уже добрая половина артиллерии выведена из строя, а та, что осталась, палит вслепую — приборы центральной наводки вышли из строя. В борту зияют многочисленные пробоины — рваные раны с вогнутыми внутрь краями. На рострах, спардеке и на кормовом мостике бушуют пожары, с которыми не справляются даже перекатывающиеся через палубу волны. Появился заметный крен на левый борт.

Мне вспомнилось, как когда-то давно, казалось, еще в прошлой жизни, я был награжден немецким орденом Короны. За храбрость, проявленную в битве за форты Дагу, во время подавления Боксерского восстания в Китае. Тогда немцы были нашими союзниками. Вспомнилась церемония награждения, нарядные офицеры, красивые и не очень дамы, музыка, оркестр помпа. Все крупнейшие европейские нации объединились тогда против общего врага. Теперь же наши враги — сами немцы. Почему так вышло? Кто так решил? Почему я должен ненавидеть этих людей, не сделавших лично мне ничего плохого? И какой резон у команды «Шарнхорста» желать нашей смерти? Никакого. Я даже не знаю ни одного из офицеров эскадры Шпее, а самого Шпее видел лишь однажды, и то мельком. Так почему мы сражаемся сейчас? Почему так яростно хотим уничтожить друг друга?

Прямым попаданием снесена третья дымовая труба, в котлах упала тяга. А немцы, как заведенные, продолжают стрелять, продолжают убивать нас и наш корабль. И будь я проклят, но не похоже, чтобы мы смогли нанести им хоть какой-нибудь урон. Долго так продолжаться не может. Скоро все закончится.

Солнце почти уже село.

Германский восьмидюймовый снаряд пробивает тонкую обшивку надстройки и взрывается прямо под ходовым мостиком. Палуба под ногами превращается в кашу, меня отбрасывает в сторону, прикладывает обо что-то спиной. Дикая боль пронзает поясницу. В ноздри шибает едкий запах порохового дыма. Я оглушен и, кажется, не чувствую ног. Краем глаза вижу надвигающуюся сбоку тень: это валится за борт сбитая другим снарядом фок-мачта. Пространство, десять секунд назад, заполненное людьми, сейчас опустело, словно кто-то сыграл отбой, и моряки разошлись по каютам и кубрикам. Но нет, на самом деле они все еще здесь: то тут, то там на искореженных взрывом досках палубного настила видны человеческие останки: руки, ноги, тела. И кровь. Все залито кровью. Даже я сам, словно мясник, весь в крови с ног до головы.