Учитель истории

— Было, все было, — взял фотографии Малхаз. — И пусть истина всегда где-то посередине… А из двух спорящих — виноват умный. И пусть независимый суд, а не кучка вооруженных головорезов с обеих сторон решают судьбы людей, тем более, заблудших несовершеннолетних.

— Не знаю, не знаю! — вскочил Иван Степаныч. — В последнее время в моей голове полный кавардак, ничего не пойму, — он жадно выпил полный стакан воды, и чуть отдышавшись, не глядя в сторону Шамсадова, твердо. — От принципов не отступлю: помогать тебе не буду, но и мешать не намерен… Как сказала бы Зина — все в Божьих руках!

И когда Малхаз уже был на улице, Степаныч вышел вслед, и очень тихо:

— Тчамсадов, у меня уже предписание на руках, через две недели уплываю, а до этого, … того … свиней.

— Спасибо, — так же тихо ответил Малхаз.

Этой информацией он уже владеет, и надо выяснить еще одно — самое основное; и хотя Степаныч нейтрализован, все равно времени в обрез, но сейчас не о себе надо подумать, а об убиенных юнцах.

Долго Малхаз совершал принятый религиозный обряд, слезы сами по себе текли, и одна печаль, а кто по нему молиться будет, и кто узнает, что он кончил жизнь здесь? От этих переживаний сердце, как и накануне, сильно защемило, так что он остаток дня провел лежа, вечером, в который раз полез в аптечку Зинаиды Павловны.

— Да-а, не сейчас бы твоему сердцу болеть, — выдавил Степаныч.

— Не болит, — свою улыбку постарался напустить Шамсадов. — Для профилактики, укрепляю.

— Ты лучше — сто грамм… Расслабься.

Впервые за много-много последних ночей он расслабился, демидрол помог. Лишь к восьми утра встал, за окном еще ночь, страшная непогода, ветер свистит в трубе. А что я мечусь, как рыба в сетке, что мне надо, если и юнцы, ничего в жизни не повидавшие, здесь погибли? — «Ноет мое сердце, я устал, больше не могу, боюсь, всего боюсь, жизни боюсь, борьбы боюсь, волны боюсь, даже просто от вида холодного океана — в дрожь бросает», — с этой мыслью бросился он в свою грязную, давно не стиранную постель, от озноба укутался, в калачик свернулся. — «Пусть последний день — я хочу спокойно пожить», — с этой мыслью он сильно зажмурил глаза; может, заснул, может — нет; да печальная, строгая Ана, как наяву открыла дверь, молчаливо вошла; лицо мокрое — то ли от слез, то ли от дождя; в упор долго свысока на него смотрела, и, ничего, совсем ничего не сказав, также печально вышла.

Вскочил Малхаз, а дверь, действительно, настежь, на улице непогода свирепствует, еще очень темно, а сердце, его выстраданное сердце бешено бьется, ноет, будто на высокую гору залез.

— Потерпи, потерпи еще немного. Дай свершить последний рывок, — поглаживал он левую часть груди. — Я тоже устал, тоже иссяк, но нельзя же сдаваться на полпути, вдруг сможем доплыть до Кавказа, похоронят нас, как положено, на родовом кладбище… А может, еще поживем? А? … Потерпи, ты сильное, потерпи, мое сердце, будь, как мой дух!

…Выбежал Малхаз на улицу, еще темно, только-только короткий северный день просветляется. Ветер свистит, хлещет дождь, океан в низине ревет, голодные свиньи визжат. А напротив свет горит. Подкрался Шамсадов, на цыпочки встал: разложил Степаныч на всю комнату водолазный костюм, что-то колдует…

Даже когда душил Степаныч, Малхаз ни на секунду не сомневался в прямоте его души, в его нравственности; знал, что Иван Степаныч — настоящий защитник отечества, вскормлен землей, человек от истоков, от сохи.

Правда, сейчас Шамсадову не до костюма, есть дело поважнее. Впервые не таясь, он идет в бункер, и идет не после обеда, не ночью, а с утра, открыто, как на работу, и от того, почему-то вспомнил он свое маленькое горное село, свою школу, что он человек самой мирной профессии — Учитель Истории, правдивой истории, той истории, какую другие не напишут, а напишут, наврут, себе в угоду сочинят, а может, так событие им видится, а для кого — гибель, порабощение, отказ от традиций, гонение; для кого — научный эксперимент, прогресс, роскошь и цивилизация, а для кого — хаос, разруха, смерть и нищета… — «Нет, не сдамся. И ты, сердце, терпи. Я обязан до конца довести свой урок Истории!»

…Уже с месяц, как Малхаз проник в бункер, со слабой надеждой проверить силовой щит. И к его удивлению, во всех гнездах питание есть. В тот же вечер димедрол полетел в самогон, а в ночь Малхаз вытащил из-под кровати всю оргтехнику Андрея, которую с увольнением Степаныча надлежало сдать; пустые коробки поставил на место.

Войдя в сеть, Малхаз ничего не предпринимал. Он просто параллельно присоединился к секретной системе и имел доступ ко всей входящей и исходящей информации. А эта информация заключается в том, что на экране одни лишь цифры, знаки, символы, вся корреспонденция зашифрована, ничего не понять. Из опыта Малхаз понимает, что используется современнейшая аппаратура, новейшие программы, в том числе и защитные. Связь через специальные военные спутники, и не один, правда, есть пробел; два раза в сутки, по двадцать-тридцать минут, когда спутники попадают в «тень» — связь «зависает».