Учитель истории

Вместо путешествий в отдаленные страны, на что так жадно кидаются многие, приляг к лужице, изучи подробно существа — растения и животных, ее населяющих…

К. Ф. Рулье, 1851

Ученье — нелегкий жизненный процесс, а жизнь без ученья — тягостна... Будучи педагогом, учитель истории Малхаз Шамсадов прекрасно осознавал этот постулат, и тем не менее не сиделось ему за партой; то ли стыд, то ли еще что, гнали его, вроде уже взрослого человека, от класса, где и учительница английского языка гораздо моложе него, да и одноклассники, юноши и девушки со всего мира — ему в дети годятся.

Учеба платная, хочешь — ходи, хочешь — не ходи, никому дела до тебя нет, и посему, изредка посещая занятия, Малхаз выучил только несколько фраз, которые помогали ему в кафе или в магазине.

В благодатной Англии проблема одна — деньги. У Шамсадова этой проблемы нет: то мать, то братья, то даже отчим, будто соревнуясь, присылают ему валюту на счет. Живет он в маленьком, уютном городке Пуле, в двух часах езды от Лондона, на берегу океана. После кошмаров Чечни — Англия просто рай, однако Малхаза тянет в родные горы, тоска и одиночество изъедают его; кругом много людей, и все улыбчивы, да излить душу не с кем, как немой среди говорящих манекенов, и пора бы освоиться, ан нет, обошел он всю округу, насытил свое природное любопытство и все — чужое благоденствие опостылело, окружающие стерильность и порядок создают мир иллюзий или иллюзию мира. А Малхаза тянет домой, и никто не поймет, как ему здесь муторно, несносно: по ночам постоянно снится печальная бабушка, днем грустит об Эстери. И если две эти женщины, как говорится, под Богом ходили и ходят, и вроде Бог им судьбу предписал, то третья его женщина — Ана с картины — это плод его собственного художества, он должен был позаботиться об ее судьбе; да не смог, подкачал, значит, недостойным стал, а иначе как, ведь как ни пытается — ничего не выходит, не может он даже начать вновь изобразить на полотне Ану. Уже все для этого сделал, понакупил столько и необходимого и лишнего, такого, о чем в Чечне даже не слышали; ну пиши, валяй, ну делать-то все равно нечего, раз не учишься, — да не просто все: он не может. Никак не может! Даже не знает, с чего начать, а начинает — «курица лапой», будто кисточку впервые в руках держит, и никакого порыва, страсти, вдохновения! Да, он хочет ее нарисовать, он хочет ее видеть, но, увы, это стало ему недоступно, и от этого совсем ему плохо; все три любимые женщины разным образом покинули его. Да, слава Богу, пустот в мире не бывает — другая, не менее, если не более родная женщина прочно и ныне навсегда, с полным основанием, заняла эту нишу, и знает Малхаз, что мать любит его даже пуще остальных детей, чем вызывает в разной степени ревность последних. И Малхаз по-своему любит мать, и нет у него вроде ближе на земле человека, и, тем не менее, что-то не то, нет той близости, сыновьей любви, тепла, и это не от того, что без матери вырос или держит злобу, что в детстве бросила, завела другую семью — нет, отнюдь нет; дело в другом, в более потаенном, и хоть и родная она мать, но иная, чем он, иной, более прагматичной, деловой закваски. Все, в первую очередь второй муж, у нее под пятой, и это не ущемление чьих-либо прав или позиций, нет, это холодный расчет во всем, и весь этот расчет направлен только на благополучие и процветание ее семьи. А что тут плохого? Однако Малхазу не по душе эта «слюнявая» опека, эти еженедельные послания из Москвы — руководства к действию, и лишь действие одно — первенец, уже не молод, должен жениться, и жениться не просто так, а на той, кого она, любящая мать, выберет, а выбирает она с толком, с расстановкой: чтобы красивой была, да стройной; конечно, не на голову выше низенького Малхаза, но и не ниже (породу улучшать надо); чтоб и тейп[26] был и тукум[27], не из босяцкой семьи, желательно с гор, а не с равнины; ну и, конечно, все предыдущее можно откорректировать — ведь вкусы различны, идеальных нет, а вот достаток — значит уважение — у сватов должен быть, иначе не ровня, и нечего красотой стращать, она нынче есть, завтра — нет, а дети пойдут — и в обеспеченной семье мир да любовь будут.

Словом, стройной логики в письмах матери нет, но цель вроде ясна, и фотографий столько накопилось, что Малхаз уже путается, какие поручено порвать, какие обратно выслать, а какие под подушку положить и ждать, пока сердце, правда, материнское, достойную из достойных выберет.

Жалко Малхазу этих девчат, понимает он, что война, что Москва не Грозный, и как иначе чеченским девушкам замуж выйти, но не может понять он свою мать — кого, а точнее чего она в конце концов хочет?