Учитель истории

А следом очередная напасть: капитан сообщил — питьевая вода на исходе, надо экономить, а от жары днем язык к небу прилипает, тело ноет, голова раскалывается. Теперь Ана от многих привилегий, может быть вынужденно, отказалась, пытается быть — как все. Однако ей это порой не удается. Потеряв счет дням, думая, что лишилась навсегда не только богатства, но и прекрасной жизни, она требует повернуть назад или плыть до любой суши. Капитан вроде верен ей, да курс, видно по небесным светилам, не меняет, сам до полусмерти порет несчастных обессилевших от жажды и голода невольников-гребцов. Не как раньше, но сейчас Ана этого видеть не может, и изредка одергивает капитана; да это изредка, а пороть — значит, плыть, может, выжить — важнее, и она ловит себя на мысли, что сама бы стала всех пороть, ибо ее жизнь не жизнь раба, а Божьей избранницы.

К неописуемой радости всех как-то на рассвете на горизонте показалась земля. Радость оказалась, как здешний мираж. Африка, всюду пустыня, людей и воды — нет. Только капитан не пал духом, еще усерднее замахал кнутом, а у Аны на это уже сил вроде не было, зато злость на всех возросла.

К счастью, в тот же день повстречали в море один, а потом и еще несколько кораблей на рейде и на ходу.

— Скоро порт Александрия, — объявил капитан, веселее замахал кнутом.

— Не бейте их! — сжалилась Ана.

Хотя капитан изначально был нанят как местный, знающий здесь все и вся, местные власти и люд не так, как Ана хотела бы, жаловали их и принимали. И тогда ей самой пришлось взяться за дело.

И когда в тесном окружении свиты, будучи под огромным зонтом, Ана ступила на раскаленную землю Египта, в сонном, вроде безлюдном порту началось заметное оживление. Из тени и иных убежищ появился многочисленный люд и, сопровождая процессию на солнцепеке, что-то разноголосым хором восклицал.

— Что они пристали? — возмутилась Ана.

— Гм, — кашлянул капитан, — видать, те, что мусульмане, кричат, что Вы, Ваша светлость, — златовласая белая царица, а эти, небось язычники, — величают Вас царицей солнца.

— Велите им не приближаться ко мне, и вообще, я толпы боюсь, еще чего — прикоснутся… Ой, какие они чумазые и потные!

Доселе невежливый и надменный с капитаном, высший сановник александрийского порта при появлении Аны вскочил, что-то бормоча, облизывая толстые влажные губы, до непристойности пялил глаза.

Язык сановника Ана не понимала и не хотела понимать; она небрежно бросила на стол увесистый номисм. Золотая византийская монета и за морями всеми узнаваема и всеми почитаема. Словно по волшебству, сановник вмиг стал подчеркнуто тактичен и любезен, а когда Ана произнесла имя человека, которого рекомендовал ей Зембрия Мних, — по впечатляющей реакции поняла: ее статус непоколебим.

В силу жизненной необходимости, а более по настоянию Мниха, Ана за годы, проведенные в Византии, все-таки одолела греческую письменность. Однако эти знания не помогли разобраться с содержанием сопроводительного письма, которое ей как важную имперскую верительную грамоту в позолоченном искусно сделанном ящичке вручил сам Мних. И даже капитан, знающий почти все языки Средиземноморья, не смог письмо прочитать — это не иврит, не арабская вязь, и не латынь. И только поздно вечером, когда мир несколько поостыл, явился рекомендованный Мнихом человек: это был несколько высокомерный, еще статный, высокий старик с убеленной, ухоженной жидковатой бородкой, в сопровождении внушительной свиты с охраной, который с бесстрастной важностью взял из рук Аны письмо, и по мере медленного ознакомления лицо его заметно менялось, а закончив, он степенно отступил на шаг и свершил галантный, уважительный поклон. Как по команде, то же самое сделала его свита.

— Ваша светлость, — из этой позы начал египтянин на чисто греческом языке и вежливо выпрямляясь. — Простите, что не явился сразу же… Меня зовут Хасим ибн Нуман, или просто Хасим; я полностью в Вашем распоряжении.

В ту же ночь с царскими почестями, с эскортом сопровождения ее куда-то очень долго везли, и уже на следующий день, поздно пробудившись, Ана узнала, что в этих раскаленных песках есть райские уголки, где прохладно, где птички поют, а вокруг масса рабынь и все возможное есть — называется это оазис.

Здесь более месяца Ана отсыпалась, принимала ванны, а рабыни холили ее и без того прекрасное тело. Покидать столь гостеприимное место и вновь попадать в невыносимые объятия зноя Ана не желала, и ей на просмотр доставляли сюда со всех концов Египта девушек из Хазарии, рабынь, которые могли быть ее сестрой Азой.

Аза не нашлась, но по слухам, в этом крае еще были рабыни, которых хозяева не желали отпускать. И осознав, что это последняя надежда, последний шаг и не дело вечно холить тело, а и об одинокой душе надобно подумать, Ана решительно продолжила путь сквозь невыносимый зной пустыни.