Учитель истории

Как командир он должен полностью владеть диспозицией на прилегающей территории, и внося существенные корректировки в указания Мниха, Астарх велел два поста перевести поближе к морю, так, чтобы быть в курсе творящихся дел.

Днем пустота, зной, марево, и корабль застыл, как скала, и ни души на палубе не видно. Зато ночью с берега в замысловатом ритме мелькнули огни, и лишь пересекая лунную дорожку на воде, воины Астарха заметили две тени, ползущие к земле, и до рассвета — обратно. Еще прошли сутки, и вроде никакого движения. А на третьи, задолго до зари в горах, когда небо только чуточку прояснилось, воины разбудили Астарха. Там, на берегу, прямо у моря человек двадцать-двадцать пять, все в черных фесках и лишь один лысый, видимо, Мних, то ли танцевали, то ли играли, то ли выполняли какой-то ритуал, то ли вовсе дрались; словом, что-то невероятное вытворяли. И как только первые лучи солнца озарили слегка небосвод, эти тени как по команде пали ниц в сторону юга, а потом гуськом потянулись к горам, слились, исчезли. И вроде крика тех людей невозможно было услышать, а как опытный воин, чисто интуитивно Астарх почувствовал в раскаляющемся поутру воздухе какое-то странное оживление, будто бы смердящий дух. В подтверждение этого, вскоре из ущелья, выходящего к морю, стал выползать бесконечный караван навьюченных верблюдов, мулов, лошадей, так что даже желтого песка не стало видно — сплошь буроватое месиво.

В это же время крыльями замахали множество весел на корабле. Вплотную к берегу корабль не подошел, просто, как позволила глубина, приблизился, и тогда спустили с борта более десятка лодок, которые беспрестанно сновали к берегу и обратно. А люди в черном всем руководят; что-то считают и проверяют, торопят рабов, махают руками, наверное, с плетьми.

«Надо побыстрее отсюда убираться», — правильно подумал Астарх, издалека наблюдая за этой процессией, да какое-то внутреннее превосходство и достоинство не позволили ему этот приказ отдать — он дал слово стоять здесь пять дней. И в это же время на и без того оживленный морской берег хлынули с гор толпы вооруженных людей. Особой резни не было, даже погрузка не прекратилась, просто людей в фесках связали и тоже погрузили на корабль.

Вот теперь Астарх пожалел, а уходить поздно, заметят, надо ждать ночи, а до этого схорониться в пещере. Он был уверен, что уйдет, их обнаружить невозможно; да кто-то сдал, навел.

Целая армия окружила гору, в узкий проход пещеры просто так не войдешь — стали брать измором. И тут же царственный голос Никифора:

— Сдайте командира — Астарха, остальным пожалую жизнь и службу в моей гвардии.

— Здесь есть секретный лаз, — не унывает Астарх.

В черную дыру мало кто смел спускаться, и все же первопроходцы нашлись. Целые сутки ожидали — никто не вернулся. Тогда вызвались еще двое — то же самое.

— Я полезу, — сказал Астарх.

— Тогда все пропадем, — легкий ропот в темноте.

— И воды совсем мало, — еще один.

— Понял, — зверем блеснули глаза командира. — Тогда я сдаюсь, но вряд ли это Вам поможет.

Кто-то и пытался Астарха остановить, многие предлагали помереть в бою; да какой бой, если по одному едва выбираешься из пещеры. В итоге Астарх добровольно сдался; связали его, бросили к ногам Никифора, а потом и его поредевший отряд ласками выманили, тут же обезоружили.

— Этого на корабль, — приказал полководец, небрежно пнув Астарха. — А этих всех на кол, под нежное солнце, ха-ха-ха, а то мухи и слепни проголодались, моему коню покоя не дают.

Не церемонясь, плашмя, как бревно, скинули Астарха в глубокий мрачный трюм, и оттого, что кто-то завыл, и ему было совсем не больно, он понял, что упал на человеческие тела. Вскоре убедился, что попал в компанию черных фесок, и в углу блестит лысина Зембрия Мниха. В его сторону и перевернулся связанный по рукам и ногам Астарх.

Трюм закрыли, стало совсем темно, а дышать нечем — жара, влажность, крысиная вонь. Их долго никто не тревожил.

— Пить, дайте пить! Воды! — то хором, то в разлад заныли узники.

У Астарха самого рот давно пересох, умирает от жажды, а держится, ему не впервой — был он в рабской неволе — эту самую, тогда ненавистную воду, подавал в высотные дома Константинополя.

— Воды! Воды! — все чаще, слабеющим сухим, с треском голосом молят узники, уже плачут, стонут, и, к удивлению Астарха только Мних, вроде и старше всех, а стойко держится, только учащенно через пересохший рот сопит.

А на борту до них дела нет, и как догадывается по звукам Астарх, погрузка вроде закончилась, идет опись драгоценностей, а до этого перерезали весь экипаж, скинули в море.

Астарх запутался, но на третьи или четвертые сутки умерло сразу несколько узников. Остальные стали на непонятном языке что-то причитать, может молиться, сквозь рев.

— Перестаньте орать, поберегите силы, — впервые послышался голос Мниха на греческом языке.

— О-о-о! Ты сволочь, предатель, это ты во всем виноват, — почти хором ответили ему на этом же понятном для Астарха языке, а потом еще очень много, видимо, противного, на непонятном.