Учитель покаяния. Жизнеописание святителя Игнатия (Брянчанинова)

«Умерщвление разума и воли не может быть совершаемо человеком душевным, хотя бы и добрым, и благочестивым. Для этого нужен духоносный отец: только перед духоносцем может быть явна душа ученика, только он может усмотреть, откуда и куда направляются душевные движения наставляемого им. Ученик для чистоты своей совести должен с точностию и подробностию исповедывать свои помышления, но наставник не должен руководствоваться этою исповедью в суждении о душевном состоянии ученика, он должен духовным ощущением проникать, измерять его и поведать ему незримое им состояние души его»[79].

Старчество, основанное на глубоком духовном внутреннем делании, процветало в древних монастырях Палестины и Египта, затем прославилось на Святом Афоне и просияло на Русской земле. Уже во времена преподобного Нила Сорского многими старчество не было приемлемо, в России восстановлению этого древнего монашеского установления способствовали ученики и последователи архимандрита Паисия Величковского.

Поселившись в Оптиной пустыни с благословения настоятеля обители игумена Моисея (Путилова) и его брата, скитоначальника иеромонаха Антония, отец Леонид ввел и укрепил в пустыни образ монашеского жития, который называется старчеством. Настоятель поручил его руководству не только братию монастыря, но и тех, кто приходил в обитель за духовным советом. Не все монахи, привыкшие к внешнему подвигу, были готовы принять новый, по их мнению, образ жительства, поэтому введение старчества прошло не без искушений. Не только к старцу, но и к его последователям долго сохранялось недоверчивое, подозрительное отношение.

В мае 1829 года в обитель прибыли Димитрий Брянчанинов и Михаил Чихачев. Игумен Моисей не хотел их принимать, но склонился перед просьбами старшей братии. Друзьям отвели кельи в монастыре, в деревянном флигеле между трапезной и настоятельскими кельями. Надеждам на продолжение мирной уединенной жизни по образу Площанской пустыни сбыться не удалось. Недоверчивость и неприязнь братии, неблагосклонность отца настоятеля нарушали покой душевный, грубая пища с плохим постным маслом подрывала и без того хрупкое здоровье. Вначале Димитрий Александрович старался просто есть поменьше, затем друзья решили готовить у себя в келье похлебку без отравляющего масла и с трудом выпрашивали себе крупу и картофель, вместо ножа использовали топор. Первым свалился с ног более слабый Брянчанинов, вскоре тяжело заболел и Чихачев. Пытаясь помочь друг другу, оба падали и не имели сил подняться. Никто из братии не пытался помочь им; если даже некоторые и заходили, то довольствовались словесным утешением. Пребывание молодых подвижников в пустыни было тягостным, быть может, расстройство их стало бы необратимым, если бы они не поспешили выехать[80].

О бедственном положении товарищей узнали родители Димитрия Александровича. София Афанасьевна была серьезно больна. Собственное страдание примирило ее со старшим сыном, и она простила его поступок. Мать пожелала увидеться с Димитрием, и Александр Семенович, смягченный ее болезнью, письменно пригласил сына приехать вместе с его другом Чихачевым, пообещал более не препятствовать его намерениям и прислал за друзьями крытую бричку. Димитрий Александрович вошел в экипаж сам, а его ослабевшего товарища внесли на руках и положили на свободное сиденье брички. По дороге в село Покровское друзья поклонились преподобному Сергию в Троице-Сергиевской Лавре и святителю Димитрию Ростовскому в Спасо-Яковлевском монастыре. Приложившись к мощам угодников Божиих, Михаил Васильевич почувствовал значительное облегчение от своей болезни.

Ко времени их прибытия Софии Афанасьевне стало лучше, скромное монашеское одеяние бывших блестящих молодых офицеров вновь вызвало родительский гнев, поэтому встретили товарищей в Покровском очень холодно. «Пламеннейшая естественная любовь легко обращается в непримиримую ненависть»[81]. Вначале молодые люди расположились в предоставленном им уединенном отдельном флигеле, намереваясь продолжить тихую пустынническую жизнь. Они часто посещали богослужения, исповедуясь и причащаясь у приходского священника. Александр Семенович вознамерился вернуть сына к мирской жизни и всеми силами старался заставить его вновь поступить на государственную службу. «Плотское мудрование, его правда и правда падших духов потребуют от тебя, чтобы ты не уронил чести своей и других тленных преимуществ, защитил их…»[82], – писал впоследствии святитель. Пребывание среди светских людей, тягостные объяснения с отцом, необходимое общение Михаила с молодыми сестрами его друга, вынуждали товарищей искать более удобного для иноческой жизни приюта в монастыре. В феврале 1830 года, в начале Великого Поста, Димитрий Александрович и Михаил Васильевич покинули Покровское и направились в Кирилло-Новоезерский монастырь. Родители Димитрия согласились с решением сына и даже позволили взять с собой в услужение молодого крестьянина Феодосия, который привязался к своему молодому барину.