Учитель цинизма

Нам легче – нас трое, и можно по очереди (опять «очереди», чтоб их!) выйти покурить. Отстояв положенный час, а то и больше, напряженно ожидая радостного вопля: «Кавказ» закончился, осталась одна «Чашма». Водки последний ящик – скажите, чтобы не занимали», невозможно взять всего одну бутылку. Брать нужно на все деньги, какие есть. Ну оставить самую малость на символическую закуску. Свершилось. «Чего надо?» И тут я делаю роковую ошибку: «Три «Столичной» и «Кавказ», – на четвертую бутылку водки денег просто не хватает, а то ведь взял бы. Рома радостными воплями приветствует мое смелое решение. Аркадий трудно молчит. Наконец произносит: «Это полный абзац». – «Ну можно ведь все не допивать», – пытаюсь я оправдать свой поступок. Ответом мне служит Аркашин горький смешок. Мы с Ромой смотрим на него осуждающе и отправляемся в гастроном за буханкой черного, колбасой, кильками в томате и «Астрой».

Мы возвращаемся в общагу, запираем дверь. Аркашины соседи в отъезде. Открываем кильки. Нарезаем колбаску. Разливаем по первой. Произносим вполне формальный тост: «Будем!» Движением, не лишенным известного изящества, я опрокидываю свою соточку и занюхиваю рукавом. Закусывать после первой – не принято. Что ж мы сюда жрать, что ли, пришли? Водка обжигает горло. Тепло разливается по телу. Жизнь светлеет. Между первой и второй комар не должен пролететь. «Вздрогнули!» Опрокидываем по второй. Теперь можно взять кусочек черного и положить на него кружочек колбаски. Неторопливо пожевать. Закурить сигаретку. Жизнь налаживается.

Начинается разговор. Самый увлекательный из всех возможных – разговор ни о чем…

Ночь. Пространство внезапно проясняется. Как будто зрение наводят на резкость. Сознание необыкновенно отчетливо. Существование полно смысла. Это – хрустальная трезвость. Она наступает граммов после 400, если поверх пива и почти без закуски. Дальше нужно встать, откланяться, поблагодарить за приятную компанию и удалиться спокойным твердым шагом. Потому что если добавить даже чуть-чуть, хрусталь лопнет, пространство расколется, и фрагменты бытия осыплют меркнущий мозг. Но разве можно вот так остановиться, если еще и портвейн не открыли, и водка на столе?

Мне вообще-то водку пить нельзя. Я в какой-то момент теряю сознание. Но еще хуже другое: сознание-то я теряю, а вот мое бытие продолжает функционировать в автономном режиме. Что я могу наделать в состоянии отключенного сознания с собой и окружающими? Был такой случай. Мы крепко выпили. Не хватило. И я отправился занимать деньги к Сереже Кашину. Сережа – Божий человек – всегда давал в долг, а кроме того, еще и сигареты с собой носил, хотя и не курил, – для друзей, если они вдруг спросят. Сережа ссудил меня пятеркой, и тут пришел Шура. И нагло так заявил: «Да ты же и так еле стоишь, зачем тебе еще пятерка?» – «Я трезвый», – хмуро и очень сосредоточенно ответил я. «Мой отец – врач, – продолжал рассудительный Шура. – Вот как он определяет, пьяный человек или нет: сможешь десять раз присесть, тогда ты еще ничего». Я присел десять раз, взял со стола нож и молча пошел на Шуру. Он сначала вроде засмеялся, но потом серьезность моих намерений стала очевидна и Шуре, и Сереже. Хоть присесть десять раз я и смог, с координацией дело обстояло не лучшим образом, и Шуре удалось увернуться от ножа. Но дальше игра в корриду ему как-то разонравилась. И хорошо, что он был юноша спортивный и бегал быстро, а то и не знаю, что могло случиться. Бегать за ним мне, вероятно, показалось утомительным, и я отправился к товарищам, которые меня уже заждались.

Ничего этого я не помню. Эпизод начисто стерся из памяти. Занавес опускается в тот момент, когда я опрокидываю очередную рюмку. Следующий кадр – утреннее пробуждение. Всю историю мне рассказали Шура и Сережа уже наутро. Это значит, я ходил по общаге, занимал деньги, приседал, собирался Шуру зарезать – в абсолютно бессознательном состоянии. Когда я это понял, мне стало как-то не по себе. Выводы я сделал самые радикальные: то есть абсолютно никаких.