Учитель цинизма

Бесконечный пустой песчаный пляж, сосны на дюнах, длинная-длинная отмель, по которой нужно долго идти, чтобы наконец окунуться. Холодная вода. Серебристо-серый балтийский свет. Небо – праздничное в разрывах. Ресторанчик “Лайва” в устье Лиелупы, где мы ели невиданное в Москве блюдо – копченых кур. Здесь же работала коптильня, где этих кур готовили. “Лайва” была прекрасна – вертикально вкопанные в песок рыбачьи баркасы под общей крышей. Каждый баркас представлял собой что-то вроде отдельной каюты, в которой стоял столик. Ресторанчик был маленький, и мы в нем были одни. Мы ели кур и пили латвийскую водку. А потом опять купались в холодном хмуром море. И все это было праздником – молодости, свежести и безоглядной радости бытия.

На другой день Сергей Ильич повез нас в Сигулду. Там мы опять предавались гастрономическим удовольствиям – ели фирменный серый горох. Надо сказать, никакого впечатления он на меня не произвел. Поднимались на башню, откуда сквозь узкую бойницу открывался чудесный вид на речку Гаую, которая мягко извивалась среди холмов, и Сережа с неожиданной гордостью сказал: “Сигулда – это латвийская Швейцария”. Никто из нас в Швейцарии, конечно, не был, и сравнить было с чем. Но хотелось думать, что так и есть.

Мы бродили по окрестностям Сигулды и вышли к симпатичному кафе, в котором, кроме нас, не было ни одного посетителя. После московской давки и очередей весь этот потребительский комфорт и ухоженная пустота казались сценами из другого мира. Кафе выглядело довольно нетрадиционно: небольшой аккуратный домик на склоне холма. Столики стояли не только на открытой террасе, но и прямо под соснами. Мы приносили пиво, веселились, роняли бутылку, заливали дощатый стол и, ничтоже сумняшеся, перебирались за соседний. Около кафе играла очаровательная девочка лет шести – с косой и в передничке. Наверное, дочка кого-то из работавших здесь латышей. По-русски она, кажется, не говорила или не хотела отвечать на бурные проявления Аркашиного внимания. А он вдруг посерьезнел и сказал, обращаясь к ней: “Через десять лет ты вырастешь, и я приеду к тебе свататься. И мы поженимся. И будем счастливы”. Девочка внимательно посмотрела на моего друга и убежала. Мы с Сережей долго резвились по поводу Аркашиного превентивного сватовства, а он пожимал плечами и спокойно отвечал:

– А почему бы и нет? Все возможно. И почему бы не встретиться двум людям – вот так внезапно. Через десять лет она будет юна и прекрасна, почти как сейчас, – ей исполнится шестнадцать или семнадцать, а мне – всего лишь двадцать девять, и я для нее еще не буду слишком стар.

– И тебя посадят за растление малолетних.

– А вот так и случится, и мы поселимся где-нибудь здесь. Я стану пиво продавать и столы протирать за всякими московскими козлами, которые здесь насвинячат. А потом мы с ней будем кататься на лодке по Гауе, и она будет смотреть на меня влюбленными глазами, серыми как Балтика, и расчесывать свои длинные льняные волосы бабушкиным костяным гребнем.

– Ну а что? Очень романтично. Действительно, после мехмата самое оно – пивом торговать.

Аркадий посмотрел на дверь, за которой скрылась его нареченная, и сказал:

– А я думаю, что человек рождается не для того, чтобы разбогатеть или прославиться, и даже не для того, чтобы доказать еще одну теорему, – а чтобы быть хотя бы чуть-чуть счастливым.

– Конечно, “человек рожден для счастья, как птица для полета” – написал, зажав карандаш пальцами босой ноги, один безрукий поляк.

На это Аркадий ничего не ответил, он только улыбнулся. И нам стало неловко.