Учитель цинизма. Точка покоя

Просто рыбья кость. Обломок чужого организма. Впился в ткань. И неизвестно, что бы случилось, если бы не Наталья, если бы «скорая» не поспела, если бы паромщик уперся и вернулся за хорошим председателем… Впрочем, отчего же неизвестно? Известно. Почти наверняка.

85

Когда мы в Шилово приехали, я сразу в больницу к Оле пошел. Смотрю на нее — а моей Оли нет. Одни глаза остались. Огромные, распахнутые. Смотрит она на мир и удивляется: «Как странно, а я все еще здесь. И вы все тоже, оказывается, еще здесь. Как странно…».

А я ей, как последний идиот, все про нашу нежную революцию, про ребят погибших рассказываю и чуть не плачу об них. Оля смотрит на меня и думает: «У него жена чуть не померла, а он мальчиков погибших жалеет. Прям вот весь в соплях. Об них есть, наверное, кому поплакать. Ну какой же полный же баран. Даже обидно. Все-таки у мужиков что-то определенно с головой. Им бы все революции делать, а около себя ничего не видят». Так и было.

Я вошел в дом. Обнял Наталью. Я был ей так благодарен, что она есть, что она была рядом с Олей. Я не очень понимал, что сказать. Просто обнял. И прижал к себе детей.

И мы с Ваней пошли за водой. Я катил тележку под горку мимо стожков, а рядом шел Ваня. И я чувствовал, что возвращаюсь к жизни. И возвращает меня к главным ее смыслам этот двухлетний человек, идущий рядом со мной.

Отец посадил в машину Наталью с детьми. И увез в Москву. А мы с Надеждой Константиновной остались. Теща каждый день в Шилово ездила в больницу. А я занимался домом. Убирал все — что на чердак, что в подпол. Ну, может, не сразу найдут, может, не все растащат. Самое ценное к Васе увез на Мальчике.

Оля лежала в палате. Ей перевязки делали. Она салфетки вязала крючком и дарила врачам и сестрам. Афанасий Павлович приходил, осматривал ее, кивал головой. Он был доволен своей работой. Теща хотела ему денег дать немного, много у нас не было. Но он ничего не взял. Только его жене Оля подарила вязанный воротничок.

И через три дня, когда врач разрешил Оле ходить, мы вернулись в Москву.

А ведь могло случиться, что Кузя и Ваня остались бы в один день круглыми сиротами. Отец — под танками сгинул, а мать — от перитонита. В какой же веселой стране мы живем, только сил радоваться отчего-то не хватает.

86

Когда мы с Олей вернулись домой, Москва уже оклемалась от приступа эйфории и заметно поскучнела. Розанов говорил, что Россия слиняла в три дня. Советский Союз тоже в три дня слинял. Наверное, это такая местная традиция.

24 августа Верховная рада провозгласила независимость Украины. Распад страны стал необратимым. Теперь ГКЧП казался громким криком в горах, который будит лавину. И лавина сошла… И огромная страна растрескалась на черепки с острыми, режущими краями.

Мы забрали детей от моих родителей и наконец собрались все вместе в нашей огромной полупустой квартире.

87

Я медленно выпрастываюсь из глубокого сна. Встаю и иду в ванную чистить зубы. Чищу долго, старательно, постепенно просыпаюсь.

Оля кричит мне из кухни:

— Ильич звонил.

Она в халатике хлопочет у плиты.

— А чего меня не разбудили?

— Мы решили, что тебе надо выспаться. Столько всего случилось… Сейчас будем есть королевскую яичницу с помидорами.

— Ты как себя чувствуешь?

— Почти нормально, только устаю быстро.

Садимся к столу. Оля всегда любила круглые столы. Кузя и Ваня. Яичница — действительно королевская. Так умеет только Оля…

Мы сидим за столом в самом центре мира, в точке покоя, и огромный мир вращается вокруг нас. И центробежная сила уносит все случайное, необязательное, лишнее, и остается только ось вращения, которой не дают поколебаться и упасть четыре пары рук.

Кузя спрашивает:

— Мама, а где вы с папой познакомились?

Оля очень серьезно отвечает:

— В пивной. Пивная звалась «Гульбарий»…

Они смеются. Я вижу этих людей издалека, мне уже не слышны их разговоры, уже непонятно, о чем говорит мужчина и чему улыбается женщина, почему девочка морщит носик и чему удивляется мальчик… Они все дальше, дальше, дальше…

Передо мной рассыпаны сухие листья, даже не листья — их ажурные остовы. Я беру это хрупкое кружево и подношу к настольной лампе. На стол падает узорная тень. Я не могу от нее отвести глаз. Это все, что мне осталось. И это, наверно, немало…