Учитель заблудших

Мой дед эмигрировал в Германию в начале 30-х годов, сразу после окончания учебы на медицинском факультете Варшавского университета. Он вырос в галуте, [4]в штетле, [5]но прекрасно понимал, какая огромная пропасть пролегает между местечковостью и секулярной культурой, цветущей в башнях из слоновой кости Берлина и Франкфурта. Германия тех лет была страной, где культура и искусство находились на высочайшем уровне. Но страна еще не залечила военных ран и не забыла унизительного поражения, что было подобно нарыву, и когда он прорывался, страну сотрясали народные волнения. Эти волнения и привели в конце концов ко второй великой войне. Уже тогда мой дед хорошо понимал, что сия высокоразвитая культура при всех ее достоинствах может в один прекрасный момент обнажить меч и обратить его против тех самых идеалов свободы, которые когда-то были заложены в ее фундамент. Именно так все и произошло.

Мой дед видел высшую цель своей жизни в растворении и полном слиянии с немецким народом, главным образом с ослепительными сокровищами его культуры, но при этом, живя в Пруссии, постоянно ощущал непроходящую жгучую обиду. Человек он был образованный и умный, однако в глазах арийцев так и остался всего лишь смешным и жалким «ост-юде». В течение всех лет, проведенных в Германии, он чувствовал себя чужим и одиноким.

Инстинктом самосохранения и способностью предвидеть катастрофу природа его не обделила. Наоборот, он обладал на редкость острой интуицией. Еще в середине 30-х годов, почувствовав приближающийся кошмар и безумие, дед уехал из Германии, а на исходе лета З6-го года перебрался в Палестину. По иронии судьбы, страстная мечта, которую ему так и не удалось реализовать в Германии, осуществилась на берегу Средиземного моря, на самых задворках Востока. Правда, в Палестине, в среде окружавших его поляков, он превратился в «йеке-поца», [6]но это прозвище ему даже льстило. Что касается его «абсорбции» в новой стране, то вскоре после прибытия он был принят как свой в элитарное, отличавшееся крайней замкнутостью сообщество выходцев из Германии, куда допускались лишь немногие избранные. Это была община, состоявшая из эмигрантов-беженцев — представителей высших интеллектуальных кругов, выпускников лучших немецких университетов тех лет.

Поскольку дед не признавал абсолютной ценности своего еврейского происхождения и рассматривал его исключительно как прихоть судьбы, по воле которой ему суждено было родиться из чрева еврейской матери, он изо всех сил старался смешать свою кровь с кровью настоящей немки. Ему хотелось утонуть в объятиях какой-нибудь фройляйн, в жилах которой течет безупречная арийская кровь. Он часто повторял: «То, чего нельзя достичь умом и деньгами, можно получить в постели». Дед был решительным сторонником несоблюдения еврейских заповедей и прилагал большие физические и интеллектуальные усилия, чтобы ассимилироваться. Немецкие поселения, где вплоть до самого начала Большой Войны проживали последние остатки немецкой диаспоры, были разбросаны в те годы по всей Палестине и там вполне можно было отыскать чистокровную арийку. Дед мотался из одного поселения в другое и напропалую ухлестывал за арийскими девушками.

С высоты прожитых лет я тоже могу подтвердить, что в баварских и прусских девушках есть нечто такое, чего нельзя найти ни у каких других. Может быть, вообще нет ничего более прекрасного, чем любовный танец между ног здоровой, душистой арийки. Там, меж ее белоснежными бедрами, где твоя страсть погружается в райские кущи ее пушистого лона и где ты отвоевываешь себе место в царстве счастья, именно там, на простынях, ты постигаешь последнюю и окончательную истину. Соитие с белокожими девушками похоже на взятие штурмом командного блиндажа противника. Баварская женщина, даже в тот момент, когда ею овладевают, остается недоступной. Она как окруженная рвом неприступная крепость, со стен которой на тебя льется кипящее масло. Овладеть ею до конца невозможно, а в ее лоне ты чувствуешь себя как в раскаленной печи.