Учитесь говорить по-лужицки

Как ни мала показалась в своё время Срезневскому лужицкая землица на страницах атласов, а шести недель, проведенных в ней, хватило ему только для самого внешнего, томящего неполнотой знакомства. Оттого-то в последнем письме, посланном отсюда матери в Харьков, он не выдерживает своего обычного невозмутимого тона: «… хотелось бы прожить во всякой прекрасной земле по целой жизни, но кучер ждёт, бич хлопает, и прощай, может быть, навсегда, прекрасная земля, виденная — недовиденная…»

За четыре года своего путешествия Измаил Иванович Срезневский познакомился с крупнейшими деятелями Славянского возрождения, в том числе с «чешскими будителями» Павлом Йозефом Шафариком, Вацлавом Ганкой, с вроцлавским профессором филологии Пуркине, с выдающимся сербским просветителем Вуком Караджичем, многими другими их современниками и соратниками. Человек открытой доверчивой души и незлобивого характера, он легко сходился с людьми, без всяких усилий завоевывал ответное расположение. «Я поехал к Шафарику, был им обласкан и проговорил с ним два часа… Добрейший человек, он обращается со мною, как родной». И Вук Караджич, хотя он и старше русского гостя на целых двадцать пять лет, принимает Срезневского по-братски, с удовольствием и помногу читает ему свои записи черногорских юнацких песен, рассказывает о прожитых годах с таким доверием и такими красочными подробностями, что эти рассказы дадут потом Срезневскому возможность написать самую первую биографию Караджича (югославские ученые XX века будут считать её лучшим, образцовым жизнеописанием своего земляка).

Да и в Лужицах живя, Срезневский не уставал расширять круг единомышленников и добрых приятелей: Зейлер, Иордан, Клин… Но всё-таки встреча со Смоляром — не для этого перечня. Она выделяется и на фоне всех четырёх лет командировки своей значительностью. Уже первого впечатления от знакомства оказалось достаточно, чтобы сказать: «Смоляр весь принадлежит народу и есть истинно народный человек…»

В 1840 году Вацлав Ганка поместил в своём журнале «Часопис Чешского музея» письмо Срезневского, в котором о Смоляре сказано: «Это пример для называющих себя любителями и знатоками народности. Он не берёт на себя многого, хочет узнать только свою родину, но зато и изучает её не как-нибудь: он сделал из себя совершенно народного человека, обходит край всюду, как свой, как давно знакомый, как родной, и передаёт свои наблюдения не памятной книжке, а памяти жизни… Слушая одну сказку, готов рассказать другую; танцуя с селянкой, припевает ей песню, ею забываемую; при исполнении старинного обряда не только зритель, но и действующее лицо… О, если бы каждый европейский народ имел по одному Смоляру на такое количество народа, какое живёт в сербских Лужицах, и если бы, разумеется, такие люди имели средства давать знать свету о своих наблюдениях, другая бы раскрылась дорога истории, филологии, философии европейской!»

Энергичность громко высказанного вслух похвального слова и популярность издаваемого Ганкой журнала — этого оказалось достаточно, чтобы имя Смоляра зазвучало повсеместно в славянских странах.

Но Срезневский ещё не все написал о своем друге, о «виденной — недовиденной» Лужице.

В Харькове, предельно загруженный хлопотами по устройству новой кафедры, чтением первых своих «славянских» лекций, он все же выкроил время, чтобы засесть за большой журнальный очерк о культурном возрождении лужичан. Прежде всего, нужно было точно определиться, для какого читателя он пишет. Его «Исторический очерк Сербо-Лужицкой литературы» обязан обладать свойствами общедоступного чтения. В России о лужичанах на сей день известно ничтожно мало. Это крайне огорчительно, но что ж поделать, если славянский мир только-только начинает познавать самое себя. «Выгоды промышленности заставляют изучать нравы и обычаи диких народов, — и о дикарях Океании мы знаем в 5 раз более сведений, нежели о народах Европейских, — замечал Срезневский не без сарказма, — тут я не вижу просвещения».

Очерк начинается обстоятельным экскурсом в географию и средневековую историю Лужиц. Помянув мимоходом тех представителей этого народа, которые отказались от своего родства, совершенно пристав к немцам, например, Лессинга (настоящая-то фамилия Лесник!), он перешёл к временам новейшим, и тут самые взволнованные строки посвящены были, понятно, Смоляру. Автор статьи знал уже, что его лужицкий друг в 1841 году совместно с немецким этнографом и фольклористом Леопольдом Гауптом издал первый том народных песен серболужичан. «… Издание подготовлено было с любовью к предмету, с любовью к народу, с искренней уверенностью, что каждый народ, производящий что бы то ни было прекрасное, благородное и вечное, живой силой своего юного духа, как бы он ни был мал и забыт, всегда и велик, и мощен, и славен…»

Да, теперь, на расстоянии так ясно стало ему видно, что, подлинно, есть великое в малом и что тот, кого считали меньшим и ничтожным, будет почитаться среди достойнейших.