Учитесь плавать (сборник)

— Толь, — девица присела рядом, — как думаешь, могу я бабам нравиться? Не знаю, что творится в последнее время, зачастила ко мне в магазин одна, ни мужик, ни баба, каждое-то утро стоит и на меня такими глазами смотрит, все в них написано. Редко, когда не приходит, а я уж и скучаю без нее. Как думаешь, а?

Толик засмеялся.

— Ну, давай о любви поговорим. Мало тебе мужиков?

— Не мало, а не хватает чего-то, — девица вдруг стала серьезной, — все они, словно из-за угла пыльным мешком стукнутые. По-моему, так просто мертвые. Поверишь, не из-за водки, а ровно такими и родились. Водка, наоборот, их хоть немного к жизни возвращает, будто что-то вспоминают о жизни, живее становятся. В глазах что-то шевелиться начинает. А так? Вот скажи, как у тебя? Любовниц много?

Толик вдруг испугался, что девица, единственная из всех, сможет запросто его раскусить.

— Много, — соврал он.

— Я так и знала, по тебе видать, взгляд у тебя сексуальный, словно рыщешь каждую минуту приключений, права я? Или нашел уже, поиски прекратил, а?

— Нашел, еще как нашел!

На него опять накатило, он то рвался к стакану, то принимался спорить, о чем и сам плохо понимал, то обнимался со всеми, то хватал девку за талию и тащил от стола. Она не сопротивлялась и переливчато, как лесной колокольчик, звенела. В самый разгар он вдруг вспомнил о Мартине, но опять мутно и неопределенно, словно это не она была, а огромная тень в огороженном вольере, плоскими раздвоенными копытцами поминающая свежую травку. Она легонько ржала, вытягивая кверху шикарную прическу.

Пошатываясь, прошел к телефону и набрал ее номер. Сквозь длинные гудки улыбался, воображая, что она вот-вот встрепенется и тяжелым ото сна голосом дыхнет в трубку. Узнав же его, сильно потянется и помягчеет: «Диктуй адрес, приеду за тобой!» И сразу приедет, схватит его и чуть ли не на руках снесет вниз, к машине.

Но время шло, а на том конце никто не отвечал.

Разочарованно бродила Лиданька по торговым рядам вдоль перрона. Ничего из того, что так ярко живописала рыжеголовая писательница, не было. Огромные помидоры, уложенные пирамидой, сочились под солнцем и годились разве что для салата или борща. Воздух, голубой в желтых пятнах, на глазах морщил огурцы, да все без толку — не стоило сожалеть о них, обычные огурцы. Она видела, как выволокли из вагона писательницу и потащили к автобусу. Рядом, подпрыгивая, бежала ее дочка. Лиданька рванула было за разъяснениями, но плюнула и остановилась: «Что с нее взять? Может это аллегория была? Может она что другое имела в виду? На неприятности можно нарваться, они мне сейчас ни к чему». Поболтавшись еще с часок, подхватила чемодан и поехала в пансионат. Ее поселили в двухэтажном деревянном доме. Вытянувшись на полулицы, он легко вместил около двухсот отдыхающих, что галдели днем и ночью, словно потревоженное воронье. Соседка по комнате приехала из Иркутска. Машенька, как она сама себя назвала, впервые вырвавшись от мужа и детей, вслух мечтала о любовнике и в столовой толкала Лиданьку, обращая внимание на мужчин с подносами. Лиданька возненавидела ее с первой минуты. Ночью, слушая грудной клекот в углу, еле сдерживалась, чтобы не накрыть подушкой зловонный соседкин рот и навеки освободить ту от дерзновенных мыслей о мужчинах. «Останется жива — до смерти благодарить будет. А нет — на том свете моя вечная должница. Вот Бог соседушку послал!» — дрожала Лиданька в одинокой южной постели. Каждое утро, до завтрака спешила на базар. В небесном блеске щурила веки и заглядывала вверх, ожидая чуда. Все еще, не теряя надежды, исследовала местные продукты. Солнце кровавым багрянцем наливало помидоры. «Эти сами ждут кому б отдаться!» Про Чкаловку же здесь никто и слыхом не слыхивал. Один раз Лиданька остановилась около клубники, повертела в руках ягоду, надкусила, но ничто не приходило на ум, словно она в эту минуту спала без сноведений. Безнадежно и зло ругалась с продавцами: «Мечту, мое предназначение, великий от начала и до конца путь пестицидами и нитратами извели!» Те не понимали, куда она клонит и давно послали бы подальше, если бы не лиданькин московский говорок и обжигающий все и вся взгляд, под которым робели и старухи, и молодежь. «Вы ответите за это, и не только мне, перед Богом в коленях валяться станете!» Натыкаясь же на пустые белесые глаза, дурела от неудачи и швырялась помидорами под ноги, а потом в слезах бежала в столовую.