Машенька, не дожидаясь ночи, крепко заснула на плече полного, красивого мужчины. Тот крепился из последних сил, однако, на секунду прикрыв веки, захрапел. Они не заметили, как в открытое окно коварной змейкой скользнула молния и замерла у сдвинутых кроватей. Она много чего могла бы сказать, но, увидев простые человеческие сны, тут же угасла.
Толика взяли через день после убийства старухи. Вечером, взвесив все за и против, отринув последнюю встречу с матерью, как собственную галлюцинацию, и, уже вполне уверовав в бесконечную жизнь, объявился у Мартины. Дверь была на запоре. Повозившись с нехитрым замком, вошел в комнату. Все, как всегда: неприбранная постель, шмотки на стульях, грязная посуда в раковине. Поиски ни к чему не привели: ни прощальной записки, никаких распоряжений по наследству. Толик предвидел крупные осложнения в своей, теперь без конца и края, жизни, а именно: тот скромный, но достаток, что приносила работа Мартины, с ее исчезновением, прекратился. Он ринулся к матери — там его и арестовали, с утра караулили, позволили в дом войти, и влетели следом, много, человек пять или шесть. Скрутили руки, под конвоем провели к машине. Толик не отпирался. Никто не усомнился, что злодеяние было совершено в здравом рассудке. На суде вел себя нагло и высокомерно. В последнем слове понес, что переживет всех, а на Страшном Суде спляшет джигу перед тем, как их вздернут. Сказал, что ни о чем не жалеет. На вопрос гражданского судьи, сколько бы хотел получить, засмеялся и без запинки ответил: 327 лет. За это время он обучится ремеслу колесования и в будущем надеется на приличный заработок. Судья только бровью повел и согласился.
В тот злополучный вечер, когда поезд понес Лиданьку навстречу самой себе, Наташка ждала Бориса. Но минули все сроки, и она успокоилась. Разглядывая глянцевый путеводитель по Крыму, подумала, «что пора континентами брать, вон Сашка в Америку собрался, почему бы и нет?» Скорчила рожицу в зеркало. Наташка была красивой. К тому же обладала легким характером. Не обремененная ни семьей, ни детьми, жила одним днем, одним мужиком на этот день, легко переживала потери, порою вовсе не замечая их в пестрой мозаике летящих, словно пух, дней. Поведение Бориса было необъяснимым, и она не тревожилась объяснениями. Встала, как есть, прихватила бутылочку, направилась в соседний дом. Сашка, вторую неделю пивший запоем, увидев, что Наташка не пустая, вскинулся от нетерпения.
— Когда улетаешь? — просто спросила она.
— Через два дня, завтра опохмелюсь и в завязку, на дно лягу.
— Сегодня ложись.
— Это еще почему?
— Говорю сегодня, завтра дел полно.
— Нет у меня никаких дел, кроме, как на дне лежать, — заартачился тот.
— Не может быть, чтобы у такого красавца дел не было.
Сашке вспыхнул от комплимента.
Но это уже другая история.
ИНТЕРВЬЮ С ЗЕРКАЛОМ
— Ты очень красивая, элегантная, светская. Ты совсем не похожа на писательницу.
— Кого же я напоминаю? Я — женщина? Я — кто?
— Честно? Ты похожа на породистую трибаду. Догадываешься ли ты, что возбуждаешь маленьких девочек?
— Еще бы, поэтому на месте их матерей я была бы порасторопней.
— Неужели ты сама написала эту книгу?
— Не помню, ты все о книге?
— Сейчас ты повернулась в профиль и стала похожа на мужчину, так кто ты?
— Я выращиваю родедендроны и лимонное дерево. Лаская тугие бутоны, подолгу удерживаю их в руке. Я — садовник.
— У тебя есть член? Он бы пошел тебе.
— Нет. Не веришь? Смотри сюда.
— А если бы завтра он появился, ты бы очень взволновалась?
— Ничуть. Я уже заготовила контромарки.
— Для своих любовниц?
— У меня нет любовниц. Котромарки я раздам старухам в соседнем дворе. У них все валится из рук, и они ничем не дорожат. Зачем им мой член? Их волчья память простирается далеко назад, туда, где бьет воспаленный родник греха. Они на удивление скабрезны и охотно отдадут то, что с трудом удерживают скрюченные пальцы.
— Почему ты назвала книгу "Учитесь плавать"?
— Потому что это важно — уметь плавать. Позавчера у меня лопнули барабанные перепонки от воплей тонущих. Они заглушили все окрест и украли Тишину. Они мешали слушать Малера. Я вышла на балкон и встретилась глазами со старым онанистом, что стоял внизу, у тротуара и орал громче всех.
— Ты хорошо плаваешь?
— Лучше всех.
— О чем ты мечтаешь?
— Стать злым, маленьким духом и хулиганить на спиритических сеансах.
— Опять о книге. Извини. Ты дрочила, когда писала ее?