Учиться говорить правильно

Мы подошли к сложенной из камней ограде, я подсадила ПиДжи, хотя он, ей-богу, и сам мог бы меня подсадить. Потом я тоже туда взобралась, и некоторое время мы сидели рядышком на этой каменной стене, а вокруг нас постепенно сгущались сумерки. Уже четыре часа, думала я, а мы с раннего утра бродим тут в поисках Майка. И мне вдруг пришла в голову дикая мысль: а ведь я могла бы утопить ПиДжи Пига и обвинить во всем того человека с оторванным карманом. Я могла бы, например, схватить братишку за воротник пальто, подтащить к воде и толкнуть туда, прямо в заросли ярко-зеленых водорослей; и надо все толкать и толкать его, прикрывая ему лицо и рот рукой, пока намокшая одежда своей тяжестью не утянет его на дно. Потом я представила себе, что веду некую иную, новую, жизнь, и у меня есть беспечный ухажер; а затем я увидела лилии на воде и плывущую дамскую шляпку… Насколько я знала, тогда из-за погибшей Клары никто повешен не был. «А что у нас будет к чаю?» – спросил вдруг ПиДжи, и мне вспомнились слова из какого‐то произведения Шекспира, которое мы проходили в школе: «Если вдруг случится так» (и вот теперь случилось) [6]. Я вдруг почувствовала, что от этой сырости у меня начинает ломить кости – словно я вдруг стала своей собственной бабушкой, – и я подумала: «Да черт вас всех побери! Никто ведь никогда меня не слушает, никто ничего не желает замечать, никто ни хрена не желает делать! Ты тут бродишь, ослепнув и одичав от усталости, а они тем временем продолжают мастерить рождественские игрушки и жарить яичницу!» «Да пошло оно все», – сказала я, в рамках эксперимента глядя на ПиДжи, и тут же подумала: «Интересно, как он на это отреагирует?» «Да пошло оно все», – тут же с восторгом повторил он следом за мной. Мы снова побрели по тропинке вдоль берега, крича: «Майк! Майк!» А вокруг становилось все темнее, и ПиДжи Пиг просунул свою озябшую ручонку в мою ладонь, тоже ледяную. Так мы и шли с ним сквозь ночную тьму, и я спрашивала себя: «Как это мне пришло в голову, что я могла бы его убить? Ведь он же сама верность!» Хотя, если бы ПиДжи действительно утонул, кого‐нибудь потом назвали бы в его честь. «Идем, ПиДжи, – сказала я ему. – Только свистеть ты уж пока перестань». Я встала у него за спиной, сунула замерзшие руки в капюшон его пальто из шерстяной байки и стала потихоньку, ласково подталкивать его в сторону дома.

Когда мы туда добрались, воздух там показался мне переполненным повисшими в нем бесчисленными обвинениями в наш адрес. Где это мы столько времени шлялись? Неужели возле канала, где полно бродяг и всякого сброда? Я заметила, что мама уже успела вымыть миски Майка и поставила их на сушилку. Поскольку обычно хозяйственностью моя мать не отличалась, мы с ПиДжи уже по одному этому признаку поняли, что Майк домой больше не вернется; он навсегда сгинул; во всяком случае, в нашу дверь он уже никогда не войдет. И тут я все‐таки не выдержала и расплакалась – не от усталости, нет, хотя за тот день ее накопилось немало. Эти горькие слезы хлынули так внезапно, что я уже ничего не видела перед собой, даже рисунок на обоях. Но потом я увидела, что ПиДжи, раскрыв рот, растерянно на меня смотрит, и тут же постаралась взять себя в руки, страшно жалея, что позволила себе расплакаться в его присутствии. Стиснутыми кулаками я быстро вытерла слезы и поспешила заняться чем‐то насущным.

Путь красоты извилист