Удача близнецов

– Когда разбирали в королевском суде наше дело, верховный судья сказал, я помню, что ты теперь – глава рода… и что ты можешь подать понтифисе прошение о снятии обета. И это прошение должны будут удовлетворить, потому что я слаб здоровьем, а других наследников нет. Так может… ты попросишь? – Джамино пристально уставился на старшего брата, ожидая ответа. Оливио чувствовал, что тот в глубине души хочет услышать – «да, я попрошу».

– Нет, Джамино. Вальяверде всегда держали своё слово и соблюдали свои обеты… кроме дона Модесто. И пусть он останется единственным в нашем роду лжецом и самодуром.

Брат нервно покрутил в руках перо:

– Понимаю. Я… правду сказать, я ведь хотел бы, чтоб ты отказался от обетов. Я всё время думаю о том, что я отобрал у тебя то, что тебе принадлежит по праву. А это неправильно.

– Не ты, Джамино. Это сделал дон Модесто, и сделал не ради тебя, а ради собственной придури, – Оливио посмотрел ему в глаза. – А потом он попытался повторить это уже с тобой.

Перо хрустнуло, Джамино бросил его обломки на стол:

– Ты прав. Он отрекся от тебя, а потом и от меня. Он свел в могилу твою матушку, а потом то же самое делал с моей. Он – чудовище. И я, Оливио, очень боюсь того, что я – такой же. Ведь я так на него похож… – Джамино провел рукой по лицу. И правда, младший сын дона Вальяверде и лицом и статью пошел в отца, в отличие от Оливио. – Я боюсь жениться на нелюбимой женщине, Оливио. Боюсь – вдруг во мне проснется его наследие…

Вот оно в чем дело, понял Оливио. Джамино, видно, постоянно думал об этом, и это не давало ему покоя.

– Его наследие есть и у меня, – сказал он. – Но… я ведь не только его сын, но и сын Лауры Моны Альбино и Кампаньето, и она дала мне кестальскую выдержку и способность держать в узде страсти и чувства. А ты – сын Клариссы Таргароссо, ты получил от нее в наследство их семейную особенность – холодный и расчетливый разум. Эта способность помогает контролировать чувства ничуть не хуже кестальской выдержки, поверь мне.

– Хорошо бы, чтоб ты оказался прав, – тяжко вздохнул Джамино, снял с остатка пера стальной наконечник, а обломки ручки выбросил в корзинку для бумаг. – Но… можно тебя попросить? Если ты… если ты увидишь, что я становлюсь похожим на него… скажи мне. Не дай мне сделаться таким же чудовищем. Обещай мне это.

Оливио наклонился к нему через стол, положил руку на плечо и заглянул в глаза:

– Ты и сам справишься, ты сильнее, чем о себе думаешь. Но если тебе так будет спокойнее – обещаю.

Брат выдохнул, помолчал немного, потом полез в ящик стола, достал конфетницу:

– Бери. Орехово-черносливные с шоколадом. В вафельной крошке.

Паладин взял конфету, откусил кусочек. Подумал – папаша ведь в ящике стола в кабинете держал бутылку крепчайшей настойки полыни со специями, прозванной «напитком безумия». Джамино держит конфеты. Может статься, что его просьба – не пустая блажь, при таком сходстве характеров? В юности – конфеты, потом – полынная настойка… А может, и нет. Оливио и сам любил сладкое, за что в детстве после смерти матери был неоднократно наказываем папашей, когда слуги доносили ему, что Оливио прячет в своей комнате конфеты или печенье. Что ему не нравилось в этом – бесы его знают. Может, считал немужественной чертой или еще что…

– А невесту уже нашли, получается, раз ты пришел об этом поговорить? – прожевав конфету, спросил Джамино.

– Хм… скажем так – есть кандидатка, – осторожно сказал Оливио.

– А какая она? Ты ее видел?

– Еще нет.

Джамино вздохнул:

– Ну… она хоть не дура какая-нибудь? Не уродина? А то вот молодого Пиньятелли отец собрался женить на младшей дочке барона Делламаре, и бедняга Эдоардо третий день пьет от горя. Мало того что сеньорита Делламаре косоглазая, так еще и дура. Помнишь, что она на королевском приеме несла?